Хризантема

*

— Хай, хай, ^[1] — произнес старик в тиши пустой кельи. — Листья снова меняют цвет в Сибате. Самое время для визита.

План приобрел реальные очертания. Договорившись с монахом из Камакуры, нужно будет пригласить из Токио внучку и провести службу за упокой души девушки, чьи останки нашли в пруду — в том самом пруду, на берегу которого Мисако играла в тот день. Было ли это случайным совпадением или ее чудесный дар — реальность?

1

Японское «хай» обычно переводят как «да», однако это не совсем точно. В диалоге оно, как правило, означает, что слова собеседника услышаны и приняты к сведению. Зачастую «хай» используется и как ни к чему не обязывающая реплика для поддержания разговора. Автор здесь и далее употребляет его в самом разном контексте — очевидно, для создания колорита. (Здесь и далее примеч. ред.)

Старик, кряхтя, поднялся на ноги. Прожитые восемь десятков лет дают право навязывать свою волю молодому поколению, даже если оно сочтет тебя старым дураком, выжившим из ума. Принятое решение словно вдохнуло в тело новые силы. Настоятель отодвинул раздвижную перегородку сёдзи и вышел в коридор, чувствуя себя почти молодым.

Кухня источала приятные знакомые запахи. Толстяк Тэйсин нарезал лук, на газовой плите уютно булькала кастрюлька с похлебкой, а рядом с ней горшочек с рисом, крышка которого слегка дребезжала. Увидев настоятеля на кухне, Тэйсин удивленно поднял голову.

Возле допотопного настенного телефонного аппарата с заводной рукояткой висела на гвозде записная книжка в черном потрепанном переплете. Старик недолюбливал всякую технику, поэтому, вежливо поприветствовав помощника, попросил отыскать номер дзэнского монаха из Камакуры и дозвониться, а пока сел на стул — единственный в храме — и стал терпеливо дожидаться, сложив руки на коленях. Час стоял ранний, и заспанный телефонист не сразу ответил, но вскоре монах был на линии. Настоятель поспешно вскочил, принял трубку из рук Тэйсина и, то и дело кланяясь кухонной стене, заговорил:

— Хай, Кэнсё-сама! Прошу прощения, что беспокою так рано, мне хотелось застать вас до утренней службы. Еще раз благодарю за новогоднее поздравление! Надеюсь, вы в добром здравии.

— Хай, хай, сэнсэй! — послышалось в трубке. — Я также благодарю вас за поздравление и надеюсь, что вы чувствуете себя хорошо.

— Хай, — снова поклонился старик. — Крайне сожалею, что пришлось вас потревожить в такой час, но у нас произошло нечто необычное, и мне очень нужно посоветоваться. Возможно, вы помните нашу с вами последнюю беседу, когда вы выразили желание посетить Ниигату в сезон красных кленов. Я подумал, что вы могли бы оказать нам честь своим визитом в ближайшее время.

— О, как любезно с вашей стороны! — воскликнул Кэнсё. Он смутно припоминал ту встречу в Киото. Пожилой настоятель храма из Ниигаты и его родственница… Ах да, ясновидение! — Прекрасно помню, речь шла о вашей одаренной внучке, не так ли?

— Как приятно, что вы помните! — отвечал старческий надтреснутый голос. — Я не хотел бы обмануть ваши ожидания… — Священник смущенно запнулся, вдруг снова почувствовав себя глупо, и продолжил, уже более твердо: — Однако думаю, что посещение нашего скромного храма покажется вам интересным.

— Нисколько не сомневаюсь, — заверил монах. — Э-э… к сожалению, будущая неделя у меня крайне загружена. Я мог бы приехать завтра и остаться на день-другой, если для вас это не слишком скоро…

— Что вы, что вы, завтра очень удобно! — В голосе старика прозвучала такая радость, что Тэйсин, хлопотавший у плиты, невольно обернулся. — Сообщите нам время прибытия, и моя дочь встретит вас с поезда. Выходить нужно на станции Ниицу, не доезжая одной остановки до Ниигаты. Город Сибата в сорока минутах езды от Ниицу.

Они обменялись еще несколькими любезными фразами и распрощались. Все шло по плану. С сияющим видом старик повернулся к помощнику.

— Сразу после завтрака позвоните, пожалуйста, моей дочери. Пусть зайдет в храм. Скажите, что это срочно, но не упоминайте о моем звонке в Камакуру, хорошо?

Не дожидаясь ответа, он вышел из кухни и зашаркал по коридору к своей келье. Теперь нужно обдумать, как говорить с Кэйко. Она должна добиться, чтобы Мисако немедленно выехала в Сибату. Организовать это будет непросто. Дочь властна и своенравна, вся в покойную мать. Начнет задавать вопросы… Ему не хотелось пока посвящать Кэйко в подробности плана. Надо вести себя очень осторожно. Может, сыграть на сочувствии? Упомянуть о своем преклонном возрасте — это всегда срабатывало…

Расчет оказался верным. Услышав о срочности, Кэйко была в храме уже в девять утра. Велев подать чай, настоятель заговорил о том, как соскучился по внучке.

— Я уже стар и в последнее время все острее это чувствую. Мисако не часто навещает нас, а дни мои близятся к концу…

— Ты говоришь так, будто вот-вот умрешь! — шутливо запротестовала Кэйко, пытаясь скрыть тревогу.

— Любой в моем возрасте должен быть готов к смерти, — возразил старик с деланным раздражением. — Я хочу увидеться с моей единственной внучкой, и поскорее. Пожалуйста, попроси ее приехать завтра, если она может.

— Завтра? — удивленно подняла брови Кэйко.

Отец никогда раньше так себя не вел. Она внимательно вгляделась в его лицо в поисках признаков болезни. Вроде бы все нормально.

— Хорошо, я позвоню ей вечером, только объясни — почему такая срочность? Ты заболел?

Настоятель строго взглянул на дочь и сложил большие пальцы рук, как Будда. Потом произнес, искривив губы в легкой улыбке:

— Сейчас для тебя важнее быть любящей дочерью, чем примерной матерью. Матерью ты будешь еще много лет, а видеть живого отца тебе осталось недолго.

— Маа! Какие страсти! — воскликнула Кэйко и язвительно добавила: — Что-то ты чудить начал на старости лет.

— Хай, — поклонился он с серьезным видом. — Так и есть, начинаю чудить. Что поделаешь, старость.

Настоятель вдруг улыбнулся. Такой ясной улыбки на лице отца Кэйко не видела очень давно.

3

Мисако жила с мужем и овдовевшей свекровью в фешенебельном квартале токийского округа Сибуя. Дом был большим по японским меркам, с просторной прихожей, где на отполированном до блеска паркете гостей ждали тапочки для переобувания.

Две парадные комнаты на восемь татами каждая выходили окнами в небольшой сад. Циновки татами из туго сплетенной соломы, окаймленные плотной тканью, имели форму прямоугольника размером примерно метр на два. Большую часть времени легкие перегородки с цветочным рисунком, разделявшие оба помещения, оставались раздвинутыми, создавая обширное, не загроможденное лишней мебелью пространство. Главным украшением первой комнаты была токонома — парадная ниша, отделанная дорогим деревом, в которой помещался старинный самурайский меч. В другой стоял низкий деревянный стол изысканной работы, окруженный шелковыми подушками, а в углу — черный лаковый шкафчик-алтарь. Сад, начинавшийся сразу за широкими раздвижными окнами, дополнял мирную и спокойную атмосферу этого места, предназначенного главным образом для гостей.