Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия
Шрифт:
– Что ты там бубнишь? – спрашивает Лена.
– Ты сейчас от меня на дистанции вскинутых рук…
– Ты опять за свое, – говорит Лена, – да ты, дружок, бредишь…
А Тина-таки расслышала меня, расслышала… Не то бы…
Вот! Вот же в чем мое спасение! Ти, славная ты моя, я же могу дотянуться до тебя рукой!
Дотянуться бы, закрыв глаза, думаю я. Но сперва – выжить!
А детство… Детство, видит Бог, для меня да-а-а-вно уже кончилось…
– Я в порядке…
Ах, эти славные сладкие щиколотки и лодыжки… Ах, эти бубенцы-бубенчики!
Спасибо вам!
– Макс, голос!..
– Уа-ав!..
Да ты, братец, обленился совсем!
Глава 2
Что бы там ни говорили сильные мира сего, будь то царь Соломон или Александр
Не задумываясь!
Я уверен!
Я бы многое дал, чтобы расслышать едва уловимую мольбу, исходящую с их пересохших и едва шевелящихся губ, подернутых тленом вечности, увидеть их стекленеющие глаза с проблесками предсмертной надежды. О чем был бы этот стон, этот блеск? О мгновениях жизни…
Я уверен!
Не задумываясь!
Не зря ведь люди извечно – так старательно и надрывно! – заняты поисками этого чертова эликсира бессмертия. Нет в мире силы, способной утолить жажду жизни… Вот и мы сломя голову бросились в этот омут, в постижение идеи вечной жизни. И что же? Понадобилось довольно много времени, чтобы осознать тщетность любых попыток достичь совершенства. И теперь у меня нет права на молчание. Отчего же мне не поведать и тебе эту историю?
– Слушай, Рест – это что за имя? – спрашивает Лена.
Я рассказываю.
– Мне однажды сказали: «Теперь ты мой крест! Теперь это имя твое», – продолжаю я. – «Крест?». «Ага – Крест. Хочешь коротко – Рест, хочешь мягко и ласково – Рестик…», – я хмыкнул: – «Ладно, Рест так Рест. Рестик – даже мило. Хотя, знаешь…». «А мне нравится: Рест! Как удар хлыста!». «Ладно…».
– А потом?
– И потом…
– Может быть, все-таки Орест? А по паспорту? – спрашивает Елена.
Она, я вижу, не совсем принимает этого моего Ореста и Реста, и даже Рестика. Мне, собственно, все равно. Юля тоже поначалу кривилась. А вот Ане имя нравилось. Она даже… А Тинка – та хохотала:
Орест… рестик… рест…Ох, тяжел твой крест…– Хочешь – Орест. Так, я помню, звали одного динозавра, – смеюсь я.
– А по паспорту? – настаивает Лена.
– Назови хоть горшком!..
– А знаешь, – спросила меня Тина, – что значит твое «Рест»?
– Конечно! – воскликнул я, – мое «Рест» значит…
Тина не дала мне закончить:
– Значит – «Опора»! Rest!
– Это свое «Rest!» она произнесла по-английски! Помни это!
Помню, как она смотрела на меня.
– Как?
Вот так Тина и выхохотала мою судьбу – крест оказался не из легких… Ее слова часто… Кто-то посвятил ей стихи:
«Тинн… Капля упала вверх, ударившись о небоскат.Тинн… – ты льешься за нас за всех, плевать, что наговорят.Ты – рыжее пламя гроз, отправленный вдаль конверт.Слово на перенос, час слёз, немыслимый переверт…Тинн – слово колоколам, бронзовым песням их.Тинн – это приносит нам волны плавучий стих…Твой голос как летний дождь – смоет всю пыль с души.Мне – чуять руками дрожь. Прямо хоть не дыши.Гром – голос твоей струны, шум огня – твоя речь.Мысли из-за тебя вольны в пальцах проворно течь…В эти мгновенья ты – выше всех, и нет над тобой господ…Тинн… Капля упала вверх, ударившись о небосвод…».Очень про нее все, про Тину…
– Как тебе?
Лена только улыбается.
Вот так – тинн… тинн… – по росинке, по капельке она меня и завоевала. Она просто стала моим камертоном: без нее – ни шагу! Карманный Нострадамус на каждый день! Мне не всегда удавалось разгадать ее катрены, но если мозг мой протискивался в их содержание, я просто млел от счастья: надо же! Осилил! И тотчас приходило правильное решение!
– Надо же! – восклицает Лена.
– Да-да, так и было! А настоящее мое имя… сама знаешь! Каждому ясно, что оно означает.
Итак, я рассказываю…
– Все началось, – говорю я, – с какого-то там энтероцита – крохотной клетки какой-то там кишки какого-то там безмозглого головастика… Он даже не успел превратиться в лягушку! Правда, потом из этой самой клеточки и родился крохотный трепетный лягушонок, который прожил всего-ничего… Тем не менее, мы за него ухватились. Как за хвост настоящей Жар-птицы! Мы будто тогда уже были уверены, что этот чертов Армагеддон непременно придет и к нам.
Так и случилось.
Прошло – не много, не мало – тридцать лет… Теперь уже – с гаком!.. Сегодня уже вовсю говорят о 3D-технологиях, о производстве запасных частей-органов для человека, о киборгах,
Шушукаются на полном серьезе о клонировании человека…
Искусственный интеллект! Коллайдер, частица Бога…
Шепчутся о какой-то там сингулярности…
И полным ходом из уст в уста уже кочует молва о… Бессмертии Человека.
Надо же!
И если бы не эта никчемная, пошлая, гнусная, колченогая и узколобая война…
Додуматься только – брат на брата!.. Кому такое могло прийти в голову, какому недоумку?
Интеллектом и не пахнет: homo erectus? Какой там! Австралопитеки! Питекантропы! Неандертальцы! Кроманьонцы…
С дубиной в руках и камнем за пазухой. Рожденные ползать…
Но с какими пучеглазыми амбициями бледной спирохеты и планарии!
Жалкой инфузориевой мелюзги!
Эти ведь ни на краешек ноготка знать не знают о слезинке ребенка, в которой отражается весь мир красоты и добра…
И зла, конечно, и зла…
Даже слепому видно, что эта ваша высшая гармония не стоит слезы…
Доколе?!!
Глава 3
Больше всего меня восхищали лекции Архипова. Многоярусный амфитеатр огромной аудитории, мы, будущие врачи и ученые, в белоснежных халатах. Я выбирал себе место в третьем ряду, открывал конспект… К сожалению, у меня не было с собой магнитофона, чтобы ни одного слова, ни одной интонации не упускать. Я был влюблен в лектора. Первое время меня просто охватило ошеломление: откуда ему знать, как закручена спираль ДНК и какими такими связями поддерживается эта спиралевидная нить? Меня возмущал и тот факт, что если размотать все нити, вытащенные из каждой клеточки моего тела, то ними можно несколько раз обмотать экватор. Как такое представить?! Меня это поражало и занимало всецело. Архипов, то и дело покашливая, прохаживаясь туда-сюда вдоль длинной светло-зеленой доски, все рассказывал и рисовал фантастические сюжеты из жизни клеток и тканей и целых систем, убеждая примерами из повседневности, что все это прекрасно соподчинено и успешно трудится на благо целого организма.
– Представьте себе огромную фабрику по производству…
Я пытался представить и уже ничего не записывал, но то, о чем он говорил, мне запомнилось на всю жизнь.
Иногда он стучал мелком по доске, а когда рисовал схему синтеза белка, использовал все разноцветные мелки, какие только были в упаковке. И весь, с головы до пят, был перепачкан этими мелками. Тогда он был похож на клоуна. Но его ярко-синие – лучистые, с прищуром – глаза были полны ума и серьезности. «Клетка, – говорил он, – это очень умно и серьезно. Она – основа всей жизни, и твоей и твоей» – при этом он мелком тыкал в грудь каждого нерадивого и засыпающего студента и о его нерадивости говорил открыто: