Хромой кузнец (сборник)
Шрифт:
– Всем поровну? – усмехнулась Морана. – Ему, жадному, просто делиться не хочется. А ты, глупый, и слушаешь.
– Я думал, он красивый и добрый, – огорчился легковерный Змей. – Он мне рассказывал…
– Теперь я буду рассказывать, – перебила Морана. – Говорил ли он тебе о золоте и серебре, о дорогих блестящих каменьях? Это занятнее, чем про луга и леса. А про девок красных хочешь послушать?
– Хочу! – закричал Змей на всю пещеру. – Хочу!..
Леший
Беспутная баба, чей волос украла злая Морана, так и не сведала о пропаже. Гулёхе не было дела даже до собственного дитяти – всё бы пиры, всё бы наряды, всё бы дорогие бусы на грудь. Так и подросла её девочка, никогда не сидевшая
– Да что за наказание! Хоть бы Леший тебя увёл в неворотимую сторону!..
И только сказала, как будто холодный вихрь прошёл по избе. Сама собой распахнулась дверь, и девочка, вскочив, побежала:
– Дедушка, погоди! Дедушка, я с тобой, погоди!..
Известно же, материнское слово – нет его крепче, как приговорит мать, всё сбудется. Благословит – так уж благословит, проклянет – так уж проклянет. Даже Боги, бывает, перед её властью склоняются. И вот не подумавши брякнула горе-мать тяжёлое слово, да не в час и попала. Опамятовалась, кинулась следом:
– Стой, дитятко! Стой!
Куда там. Бежала девочка, словно кто её нёс, лишь пятки резво мелькали:
– Дедушка, погоди…
Кто-то был вблизи на коне, хлестнул, поскакал. Но и конному не далась. Скрылась детская рубашонка у края опушки, затих в лесу голосок… поминай как звали! Пала наземь глупая баба, завыла, стала волосы рвать. Да поздно.
Тут припомнили мужчины-охотники, как ходили в тот лес за зверем и птицей и как порой не могли отыскать тропинку назад, плутали кругами и выходили к одной и той же поляне… Как отзывалось эхо лесное знакомым вроде бы голосом, и человек бежал, спотыкаясь, между обросшими мохом стволами, не ведая, что уходит всё дальше, а под ногами злорадно чавкала болотная жижа, и чей-то насмешливый хохот слышался то близко, то далеко… И наконец смекал заблудившийся, что это обошёл его Леший. Обошёл, положил невидимую черту – не переступить её, не выйти из круга. Хорошо тому, кто сумеет отделаться, кто знает, что надобно вывернуть наизнанку одежду, переменить сапоги – правый на левую ногу, левый на правую. Сгрызть зубок чесноку или хоть помянуть его, а самое верное – выругаться покрепче. Бранного слова Леший не переносит, затыкает уши, уходит… Пропадёт морок – и окажется, что охотник метался чуть не в виду жилья, в трёх соснах, в рощице ближней!..
Стали вспоминать девки и бабы: ходили ведь за грибами, за ягодами, и бывало – встречали в лесу кого-нибудь из добрых знакомых, вроде соседского дядьки, затевали беседу, уговаривались идти вместе домой. И вот идут, идут, вдруг спохватятся – ни тропы, ни соседского дядьки, болото кругом непролазное или крутой овраг впереди, и уже Солнце садится…
Жутко!
Но если по совести, бывало так большей частью с теми, кто плохо чтил Правду лесную. Не оставлял в бору первую добытую дичь Лешему в жертву. Не приносил в лес посоленного блина в благодарность за ягоды и грибы…
Совсем другое дело – те, кто, лесом живя, умел с ним поладить. Вот хотя бы Киев отец. Как-то, едучи с торга домой, услыхал в чаще стон. Что делать? Призадумаешься! Ведь учён был, как все, в детстве родителями: не ровен час доведётся услышать в лесу детский плач или жалобный человеческий крик – беги прочь без оглядки. Это Леший заманивает, притворяется. Решишься помочь, сам пропадёшь. Вот и выбирай. И страшно, и совесть, того гляди, без зубов загрызёт. Всё же слез с телеги старик, привязал послушную лошадь и побрёл туда, откуда слышался стон. А надобно молвить, как раз накануне гудела в лесу свирепая буря, роняла вековые деревья, и Люди судили: не иначе, Лешие ссорятся. Старец и вправду вскорости вышел к великому буревалу. Лежали гордые сосны, вырванные с корнями, лежали стройные
ели, не успевшие сбросить красные шишки… Едва-едва перелез через них отец кузнеца. Прислушался – стон вроде ближе. Стал смотреть и увидел в кустах доброго молодца, крепко связанного по рукам и ногам. Распутал его старик, принялся трепать по щекам, обливать ключевой холодной водицей, а сам думает: как же до телеги-то донесу?..Наконец молодец зашевелился, раскрыл глаза – зелёные-презелёные, ярко горящие в лесных потёмках! Тут и пригляделся старик: всем парень хорош, только почему-то у него левая пола запахнута за правую, не наоборот, как носят обычно, и обувь перепутана, и пояса нет… Решил было старый – от Лешего уходил человек. Но пригляделся ещё – батюшки! – волосы-то у парня пониже плеч и зеленоватые, что боровой мох, а на лице – ни бровей, ни ресниц, лишь бородка, и ухо вроде только одно – левое…
Совсем струсил старик, понял: не человека избавил, самого Лешего выручил из беды. Что делать?.. А Леший встал, отряхнул порты и поклонился до самой земли:
– Спасибо, старинушка! Из чужих лесов находники-Лешие меня одолели, побили втроём, связали да бросили. От самых Железных Гор, слышно, явились. Хотели, чтоб я, связанный, угодил под грозу, сделался навек росомахой… Чего желаешь – проси!
– Да я ведь… – оробел Киев отец, – я же не за награду… я так просто…
А сам боком, боком – к телеге. Не заметил, как и валежины перемахнул. Леший захохотал вслед, засвистел весело:
– Добро, старинушка! Будет твоя скотина сама ходить в мой лес пастись, сама возвращаться, ни один зверь не обидит!
Тогда, говорят, оглянулся старик и увидел, как вышел из чащи великий медведь. Молодой Леший вскочил на мохнатую бурую спину, поехал, что на коне…
И действительно, с того самого дня весь род старика не знал больше заботы с коровами, норовящими разбрестись в березняке, уйти в непролазную глушь волкам на потребу. Никто не пугал дочек с малыми внучками, собравшихся по грибы, вышедших лакомиться смородиной и румяной брусникой. Никто не морочил охотников, не отводил им глаза. Наоборот: ягодные поляны так и распахивались перед добытчицами, зверь будто сам шёл навстречу честной стреле и скоро снова рождался, отпущенный из ирия… Но и Люди не забывали про хлеб-соль для Лешего, не забывали поблагодарить Диво Лесное, поднести блина-пирожка. Не ругались под деревьями и всегда тушили костры: Лешему не по нраву горячие головешки, может обидеться…
А пришлые Лешие, что связали зеленоокого молодца, поселились в другом лесу, опричь Киева рода. Выиграли, говорят, у прежнего хозяина в свайку. Вот из них-то один девочку и увёл.
Кузнец и лесной страх
Плакала, плакала горе-мать, сама сгубившая дочку… к кому идти за подмогой? Добрые Люди опять надоумили: к кузнецу Кию. У него, дескать, работник служил, Банника драчливого не побоялся. А коли работник таков, каков сам-то хозяин? Неужели Лешего не осилит?
И баба-гулёна взялась, хоть поздно, за ум. Решилась дочку вернуть. Помолилась Солнцу небесному, увязала в беленький узелок перстни-жуковинья и самоцветные бусы – и к Кию со всех ног:
– Возьми, кузнец, серебро, возьми золото, возьми дорогие каменья, только пособи дитя домой воротить! Твой батюшка Лешего знает…
– Это в другом лесу Леший, – покачал головой Кий. – Ладно, попробую тебе помочь, не знаю только, получится ли. Ты камни-то спрячь…
Стал он снаряжаться. Взял рогатину на крепком ясеневом древке, с серебряной насечкой у жала, взял охотничий нож – вместе с Перуном они его выковали, когда расставались. И ещё оберег – громовое колесо о шести спицах-лучах, сработанное из светлого серебра. Кий надел его на плетёный шнурок и спрятал за пазуху. Велел женщине сказывать, по которой тропе убежала пропавшая девочка… горе-мать залилась слезами, но сумела объяснить внятно. Выслушал её Кий и отправился в лес. По дороге сорвал гроздь спелой калины, понёс с собою. Улыбнулся любопытному горностаюшке, прыгнувшему на тропу.