Хромой Орфей

– Ну ладно. А не собираешься ли ты прилепить эту листовку Хюбшу на дверь? Интересно бы поглядеть, какую он скорчит рожу.

Войта и Коцек прощупывали друг друга. В бесконечные часы, которые они вместе лодырничали, у них было на это достаточно времени и возможностей. Войта не скрывал от товарища своих взглядов, сложившихся под влиянием сходок «Орфея», а Коцек ни разу даже не усмехнулся, слушая сбивчивые пояснения Войты, помогавшего себе руками и начинавшего каждую мысль спасительной фразой: «Я вот как думаю... А ты?» Один из вопросов Войты застал Коцека врасплох.

– Я еще не думал об этом как следует, - сказал он, - а симпатия ведь это еще не убеждение, верно? Больше всего мне нравилась бы такая политика, которой не надо заниматься и вообще замечать. Но, видимо, в нашем мире это невозможно. И всегда было невозможно. А жаль!

– Он переменил тему.
– Ну так что? Когда же мы провернем то дельце? Я говорю о самолете. Вижу, тебе не терпится.

Сначала это было похоже на шуточки, но друзья все чаще обсуждали свой фантастический план, обсуждали с таким увлечением, что Войта заколебался - не относится ли Коцек к этой затее всерьез? Он бы не удивился. Они перебирали все возможности, не упустили ни одной. «Sic et non», - говорил Коцек, - испытанная метода схоластов - «за и против». Эти обсуждения стали для них волнующей и увлекательной игрой, оба смеялись, а Войта нередко задавался вопросом, не испытывает ли его Коцек.

– А откуда же взять горючее?
– сказал он однажды.
– На пробных полетах его в баке не больше чем на четверть часа, и немцы на этот счет чертовски пунктуальны.

Коцек покачал головой.

– Ты мне ничего нового не сказал. Sic et non... И все-таки бывает время, когда баки полны. Ясно?

Лицо Войты прояснилось, он сообразил.

– Ты имеешь в виду приемку самолетов? Когда приезжают немецкие летчики? Верно!
– Но тут же он остыл и безнадежно махнул рукой.
– Да, но тогда кругом полно немчуры, и вообще...

Положение казалось безвыходным, но Коцек тотчас нашелся:

– Уж если бы я взялся за это дело, то выбрал бы подходящий момент. Надо брать последнюю машину, самую дальнюю от ангара, это ясно. А подходящий момент бывает. Знаешь когда? Во время воздушной тревоги. Заметь себе: по сигналу «непосредственная опасность» все сматываются в убежище. В такую минуту никому и в голову не придет, что одна из машин может подняться. Не успеют они опомниться, как я уже буду в воздухе!

Все чаще Войте казалось, что эта шальная затея продумана до малейших подробностей. Коцек был фанатически упорен в преодолении все новых и новых возражений, хотя сам провоцировал на них Войту.

– Последовательность мышления пригодится тебе в жизни. Все достижимо. Уж не хочешь ли ты вечно ползать по земле, как таракан?
– поддразнивал он Войту, по-мальчишески усмехаясь.
– Меня больше всего привлекает то, что кажется невозможным, - такая уж у меня натура.

– А что, если сегодня?
– сказал он однажды и, прищурясь, оглядел декабрьское небо; показал на поникший ветровой мешок над ангаром и в точных терминах охарактеризовал метеорологические условия. Подходяще! Мальчишеская несерьезность сочеталась в нем с изумительной находчивостью, увлекавшей медлительного и рассудительного Войту.

– А зенитки?
– возразил Войта, но Коцек нахмурился, постучал себя пальцем по лбу и сказал наставительно:

– Думайте, ученик, прежде чем что-нибудь брякнуть... Не станут же они стрелять по собственному самолету! А пока они расчухают, нас уже поминай как звали. Американцы могут обстрелять, это да. Но они держатся на большой высоте, и у них другие задачи. А нам надо лететь на бреющем. Хуже, если это будут пикировщики. Вообще придется петлять и ориентироваться по карте. У меня дома есть первоклассная спецкарта... Ну и, конечно, нужна удача, это ясно. Вынужденная посадка на территории, где пока еще немцы, означала бы...
– Он не договорил и сделал выразительный жест: чик! Но тотчас же отклонил и это опасение: - Да разве в жизни не во всем нужна удача? Тот факт, что ты родился, уже первая и самая крупная удача. Один шанс примерно из восьми миллионов. Так что мы уже баловни судьбы. Вырос - опять удача! И так далее. Я лично не могу пожаловаться, что мне не везет, это была бы неблагодарность фортуне, а она этого терпеть не может. Я всегда выходил сухим из воды, вышел бы и на этот раз. Ну, хватит, сюда идет Хюбш. Интересно, какую бы он скорчил рожу, если б узнал, о чем мы тут трепались. Но у него нет фантазии...

Позднее Войта поймал себя на том, что думает об их затее как о чем-то вполне реальном и решенном. С этим фантазером любая фантазия казалась реальностью. В один прекрасный день у Войты возникло впечатление, что со всеми «против» уже покончено и нет никаких сомнений в том, что при известной удаче побег будет успешен. Стоя на траве аэродрома, он мечтательно глядел на самолеты, с ревом поднимавшиеся в воздух, и сердце его колотилось от незнакомого прежде нетерпения. Как жаль, что все это только мечта. Улететь бы подальше от всего, от запутанной и тягостной истории с Аленой, забыть, заглушить память о ней ревом мотора! Жаль. А впрочем, неужели это только мечта? И какую цель преследует Коцек? Что творится в его башке? А вдруг он скажет: «Ты боишься?» Трудно сказать, боится ли Войта. Видимо, да, ведь ясно, что, как ни продуман побег, от всего этого здорово попахивает кладбищем. Вместе с тем Войта инстинктивно чувствовал, что никогда не признался бы Коцеку в своем страхе.

Но прямое слово, призыв к действию так и не прозвучали - все оставалось в пределах «если бы» и «допустим», просто увлекательная игра в «Sic et non».

И вот однажды... Дело было в середине декабря. По сигналу воздушной тревоги Войта и Коцек успели добежать до бетонного бункера неподалеку от главного ангара. Они оказались там одни и через узкие смотровые щели могли наблюдать, что делается в воздухе.

– «Спитфайер»!
– объявил Войта.

Одинокий пикировщик, заметив на аэродроме три машины, сделал широкий заход и молниеносно устремился на одну из них. Огонь из бортовой пушки, серия выстрелов - попадание! Немецкий самолет, стоящий в нескольких десятках метров от их бункера, превратился в груду обломков. Бах, бах, бах! Взрыв потряс воздух, из мотора вырвался неправдоподобно яркий дым. Пикировщик хозяйничал над аэродромом, и никто не успел помешать ему. С ревом пронесся он над бункером - Войте даже показалось, что он на миг увидел в кабине лицо летчика, - потом исчез, но тут же вынырнул с противоположной стороны и атаковал вторую машину.

– Чисто работает!
– орал Коцек, стараясь перекричать грохот; у него даже вздулись жилы на шее; он толкал Войту в бок.
– Долбай его, ами!
– возбужденно подбадривал он летчика, словно игрока на футбольном поле.
– А мы-то, ослы, вчера возились с ним, вкалывали... А, вот он опять!

Та-та-та! На этот раз летчик промазал, снаряды взрыли земли рядом с самолетом, высоко в небо поднялся столб земли.

– Ай-ай-ай!
– укоризненно воскликнул Коцек.
– Ну-ка, поправь дело, парень, получишь елочный подарочек!

Снова грохот, и второй самолет завалился набок с перебитым крылом, осколки взлетели в воздух, оглушительный взрыв. Здорово! Попадание в бензобак! Ого, какой фейерверк!

Наконец заговорили зенитки, но было ясно, что стреляют они просто так как говорится, боженьке в окошко - бум-м, бум-м! Воздух около бункера дрожал от рева мотора, взрывов и гудения огня - захватывающая картина разрушения, но потом в воздухе замелькали раскаленные осколки зенитных снарядов. Войта и Коцек услышали шум огненного дождя, обрушившегося на крышу ангара, характерный свист неподалеку от бункера.

– Пригнись!
– крикнул Коцек и стащил Войту на лавку. Они прижались друг к другу, как курицы на насесте, а за стенами их железобетонной скорлупы разыгрывалась оглушительная феерия; приятели закурили - у них нашелся окурок, один на двоих. Жесты их были неторопливы, но в глазах светилось возбуждение. Войта нагнулся к Коцеку и крикнул ему в самое ухо:

– Мы еще не решили... куда?

Чудовищный взрыв заглушил его слова, но Коцек, видимо, понял и махнул рукой на восток.

– Ясно, куда!