Хромой Орфей

– Станет им от этого легче, особенно как увидят вон ту надпись!

– Вы думаете, они единственные?

Вопрос, брошенный так небрежно, заставил Мелихара замедлить шаг...

– Не знаю, единственные ли, но уж наверняка отменные дурни. А ежели угодно знать больше, спросите у Каутце. У него, может, есть точный список.

– Но я спрашиваю именно вас, - упрямо настаивал Гонза.

– О чем?

Позже Гонза старался понять, что побудило его задать следующий вопрос, хотя он знал, что на успех рассчитывать нечего. Он окинул двор внимательным взглядом.

– Может, и вы состоите в какой-нибудь такой?..

В том, что ничего не произошло, было что-то неестественное; они шагали рядом, Мелихар щурил в небо глубоко сидящие глазки; он отозвался не сразу, с подозрительной любезностью:

– А больше вы ничего не желаете знать, миленький?

– Вы тоже коммунист?
– дрожащим голосом, чуть слышно прошептал «миленький».

Сейчас взорвется. Он глянул искоса на Мелихара - не пора ли бросаться наутек. Нет. То, что он увидел, было удивительнее всего: великан, раскачиваясь, шагал рядом; вот он провел пальцем по синему подбородку, растоптал валявшуюся коробку из-под лампочки. Жара была нестерпимая.

– Как вы думаете, за что его забрали?

– Кого?

– Да того, в «кораблях».

Мелихар только пожал плечами.

– Я не ярмарочная гадалка.

Он шел, глядя прямо перед собой, на ходу кивнул знакомому, потом оглянулся через плечо. В голосе его появился оттенок усталости и безразличия, но Гонзе ясно было, что надо быть настороже.

– Я знаю только одно. Кто-то проболтался. Может, нарочно - таких достаточно, а может, просто перед девчонкой бахвалился. Таких еще больше. Хоть убейте, не знаю. Но когда туго приходится, бывает трудно молчать-то. Может, у тех, кто этими делишками занимается, и оружие есть... я ничего не знаю и знать не хочу... На политику мне наплевать, у меня своих забот хватает. А только, думаю, у гестаповцев таких немало.

– Ну и что? Думаете, это значит...

Мелихар вскипел:

– А мне наплевать, что это значит!
– Однако сейчас же овладел собой.
– Те, из живодерки, не такие болваны, у них всюду шпики. Мы, которые тут не первый день вкалываем, отлично видим что к чему, а попробуйте спросите кого! Язык за зубами держим. Особенно перед чужими.

– То есть перед нами, тотальниками?
– с горечью уточнил Гонза.

– Пожалуй, - согласился великан.
– Я против вас ничего не имею, но вы из этого сброда. Чуждый элемент. Вы здесь с боку припека... а мы не привыкли быть больно доверчивыми. Вот и молчим. Один оттого, что за ним никаких грешков не водится, другой - чтоб ненароком по башке кирпичом не попало. Думаете, среди рабочих мерзавцев нету? Есть. И такие есть, которые не стесняются по этой... гейдриховой путевке в отпуск ездить. Начальство рабочим задницу лижет, потому что они нужны, и находятся прохвосты... Гроши не пахнут, молодой. А только не каждый, кто орет да грозится, уж обязательно сволочь. Нынче в людях разобраться не легко, тут бардак, а не завод.

Прошел веркшуц, Мелихар замолчал и оглянулся.

– Бывало тут всякое... Был, к примеру, такой парень - Бухач звали. С виду порядочный, ругал их, давал на арестованных и даже с нелегальной печатью как-то был связан... очень популярный, за левого полусреднего играл как бог, а здесь это ценят. Футболист... А может, он и не хотел, да прищучили. Ну и пошло. Двенадцать человек - приличная порция, а? Нашли его потом за стеной, у подъездных путей, а узнали только по одежде да документам, голова - всмятку, чем-то железным. Так ни о чем и не дознались, да никто особенно о нем и не жалел. В то воскресенье он должен был играть против Кралупов, и, может, таблица иначе бы выглядела, кабы он играл, ну ничего не поделаешь... А то еще мастер был в малярке, Бребтой звали, педерастик, все, бывало, глотку драл, гестапо грозился - тут уж у нас на него зубы точили: мол, погоди, курва... А цапнули его прямо в конструкторском. Копировал ночью какие-то ихние секреты, которые тот немецкий инженер испытывал в заднем ангаре, то ли турбовинтовой самолет, то ли не знаю что еще... Отбрехаться-то нечем, ну и выдали ему... Мне с головой расставаться неохота, у меня дочка семнадцати лет... И вообще ступайте вы к...

Они уже подошли к столовке, впереди них покачивала великолепными бедрами Андела, на ходу шептала что-то своей бледненькой подружке.

– Ладно, - промолвил Гонза; он постарался, чтоб это прозвучало грустным укором.
– Вы не обязаны доверять мне. Я понимаю...

– Я этого не сказал. Мне нечего скрывать, молодой...

– Так зачем же вы мне все это рассказываете?

– А для смеху!

– сплюнул Мелихар. И прибавил, не повышая голоса, словно сообщал самую обыкновенную вещь: - А только скажу вам, коли вы опять полезете ко мне с дурацкими расспросами, я вам вот этими самыми руками голову оторву, баран ученый. Плевать я на все это хотел. Понятно?

Понятно!

Мелихар будто сразу забыл весь разговор. В три шага он догнал девушек, непривлекательной тощей Славине только подмигнул, а Анделу обхватил сзади за плечи и в ответ на ее испуг хихикнул с игривостью ухажера из предместья.

Она взвизгнула, стала вывертываться из его объятий, потом привычным движением уперлась в его могучий живот.

– В чем дело? Я дал этому сиплому предсказателю на пиво, чтоб он нашел меня в твоих лапках, девочка.

Гонза смотрел на грубоватую сцену совершенно безучастно и очнулся, только когда Андела с жалобным кокетством стала просить его защиты.

– Не позволяйте этому хаму обижать меня, миленький!

Он равнодушно махнул рукой и зашагал в столовую.

Гонзу одолевали сомнения. Стоит ли игра свеч? Может, все это глупость, детская забава? Слышал? Уничтожь в нужнике. Бумага, мол, больно деликатная! Он чувствовал эту «деликатную бумагу» в заднем кармане обтрепанных брюк, она прямо жгла его.

Увидев Павла за одним из столиков, Гонза незаметно кивнул ему, но не подошел. Они уговорились общаться на заводе друг с другом как можно меньше, чтоб не навлекать подозрений.

В сущности, это было первое дело, на которое они решились после бесконечных споров в каморке у Павла. Пора переходить от слов к делу. Павел больше всех горел нетерпением. Хватит болтать, ребята! Он вытащил из-под развалившейся кушетки револьвер и бросил его на столик. «Ты что! Спрячь сейчас же!» - закричали на него с испугом. Листовки? Гм... Средство довольно затасканное, но и оно дышало опасностью и, кто знает, оправдает ли себя? Разве для начала... Чья это была идея?

Гонза задумчиво тер виски, Милан сухо покашливал, потом не спеша кивнул. А что? Это тоже может сыграть какую-то роль, попробуем. Бацилла горячо поддержал его, но остальные в душе подозревали, что этот пухлый маменькин сынок готов поддержать любое, самое бессмысленное предложение. Войта согласился без оговорок, хоть и не знал, чем сможет помочь, поскольку еще в школе сочинения всегда наводили на него ужас. Больше всего намечаемая акция не нравилась Павлу: бесплодная, слишком медлительная и малодейственная. Он сидел, с мрачным видом, упорно молчал и блуждал взглядом по галерее за грязным окном. В конце концов он признал, что это все же лучше, чем просто чесать языком, а зря спорить в самом начале - подорвешь единство; но он поставил условие - это только для начала! «Принято единогласно», - важным тоном констатировал Милан и с опаской заерзал на единственном стуле, у которого от резких движений отваливалась ножка, так что иной раз сидящий, ничего не подозревая, позорно шлепался на пол. Теперь это произвело впечатление неуместной и пошлой клоунады.

– За дело! Не зажечь ли свет? Здесь как в склепе. И дышать нечем! Откроем окно и будем говорить тихо.

Кто напишет?.. Достаточно набросать, отредактируем вместе.

– Ясное дело, - отозвалась от окна тень Павла, - пусть пишет Гонза.

– Почему именно я? Милан...

– Ты пишешь лучше нас всех.

Что он - серьезно или втайне надо мной смеется? Другие представления не имели об упражнениях Гонзы, и у него было такое чувство, будто Павел неделикатно выдал его. Он оглядел товарищей - взгляды вопросительные, но не удивленные, а выражение лица Павла успокоило его и даже чуть-чуть ему польстило.

– Ладно, - скромно кивнул он.
– Попробую.

Видали, - думал он уже ночью, беспомощно кусая кончик карандаша, - видали, теперь я, оказывается, умею писать! Господи Иисусе! Все такое знакомое столик у окна, светлый круг от лампы, кухонные запахи, на подоконнике в цветочном горшке лук, а в полутьме за спиной с присвистом похрапывает дед. Гонзе грустно. Он скучает по ней. Часа не прошло, как они стояли рядом, опираясь на парапет над рекой; он еще слышит ее слова и ее смех, он до сих пор полон ею: он привык с нею беседовать, даже когда бывал один; это был бесконечный диалог, но сейчас надо ее отогнать - погоди, сейчас мне некогда!