Хроника гнусных времен

Он послонялся по Настиной комнате, подержал елку за лапу и долго нюхал ладонь, которая пахла детством и бабушкой.

Тетя Александра повизгивала внизу, Соню не было слышно, Владик в гамаке фальшиво пел «твой малыш растет не по годам».

Столько раз за свою жизнь Кирилл складывал два и два и получал именно то, что нужно, но никогда от его арифметических способностей не зависела ничья жизнь, а теперь — зависит.

Что там надумает мудрая машина, которую Настя должна привезти из Питера? Что она скажет? Каким ей увидится мозг Сергея — живым или мертвым?

Как раз об этом думать было нельзя, но только об этом Кирилл и думал и уже не говорил себе, что это не его проблемы.

Завтра же он купит Насте мобильный телефон. Уехала — и он даже не может позвонить и спросить, как там дела! И он должен мучиться, слоняться по притихшему дому, держать елку за лапу и есть себя поедом, что так и не смог ничего понять.

Ну ладно, сказал он своей голове, стиснутой обручем боли, посмотрим, кто кого.

Итак.

Зеркало. Запись в дневнике. Фотографии. Пепел в камине. Это первая часть.

Вторая — это ночной разговор Сергея в саду.

Третья часть — велосипедный насос, его собственное полотенце на веревке и бутылка водки.

Удар доской по голове совсем из другой оперы, и эта опера как раз сыграна от начала и до конца. Нет, пожалуй, еще не до конца. Она приближается к финалу, и финал будет совсем не тот, который задумал гениальный композитор. Кирилл перепишет финал и сам его исполнит. Это просто.

Есть еще семейная легенда про клад, вырванные страницы и странное обстоятельство, никак не объяснимое: три месяца назад Настина бабушка уволила домработницу, которая прослужила у нее лет тридцать. Почему?

Почему?!

Он вышел в коридор и остановился посредине, сунув руки в карманы. Это была старая привычка, с которой он боролся. Он всегда засовывал руки в карманы, когда был не уверен в себе или чего-то боялся. Однажды математичка записала в дневнике: «Разговаривал с учителем, держа руки в карманах», и отец потом проводил с ним беседу о правильном поведении в обществе. Наверное, он еще где-то лежит, этот дневник.

Вот идиотизм.

Внезапно свинцовый шар в голове вспыхнул и разлетелся на мелкие кусочки, освобождая ее от боли. Адреналин ударил по глазам.

Да. Да, конечно.

Сто лет назад нужно было посмотреть этот проклятый дневник! Как он мог забыть.

Он ворвался в кабинет, захлопнул за собой дверь и стал бешено рыться в ящиках стола. Настя не могла его выбросить. Не могла.

«Бабушка всю жизнь вела дневник, — вспомнилось ему. — Обыкновенные школьные тетрадочки. По одной на каждый месяц. А потом она их сжигала в камине».

Ему попадались какие-то бумаги, он быстро взглядывал и швырял их на пол. Все это было не то, не то!..

Он увидел дневник, как водится, в самую последнюю очередь. И прямо на полу стал его листать, чуть не разрывая страницы.

Очень быстро он нашел все, что ему требовалось, и даже завыл от злости — так все оказалось просто.

Как просто! А он не мог сообразить такой простой вещи!

Почему он не купил Насте мобильный телефон?! Он позвонил бы и сказал ей, что наконец-то он все понял.

Нет, нужно успокоиться.

Все вдруг стало на свои места, и ему было странно, что он не смог разглядеть этого с самого начала.

Он сунул тетрадочку в задний карман брюк и еще полез в нижнее отделение книжного шкафа за альбомами с фотографиями. Он просмотрел их один за другим, и они, как миленькие, подтвердили то, о чем он подозревал и никак не мог окончательно увериться.

Кирилл посидел на полу, среди разбросанных бумаг, поднялся и пошел к себе, прихватив один из альбомов.

Половицы поскрипывали, дом вздыхал, и Кирилл теперь точно знал, о чем он вздыхает.

— Так, — сказал Кирилл, — будем объясняться в соответствии с классикой жанра.

Семья сидела на террасе, на столе сверкали синие чашки, и новый чайник, купленный Ниной Павловной в городе, был водружен в самый центр. Кирилл посмотрел на них, таких серьезных и печальных, и ему стало не по себе. Он никогда не делал ничего похожего на то, что собирался сделать сейчас.

Он даже стал так, чтобы быть далеко от Насти, чтобы она не мешала ему, и переложил лежавшую перед ним на столе газету «Коммерсант».

— Муся, наливайте чай, — скомандовал он.

— Хватит тянуть, Кирилл, — сказала Нина Павловна устало, — у нас и так очень тяжелый день. С Сережкой непонятно что, надо ждать результатов, мы совсем измучились!..

— А ты еще сказал, что мама не сама умерла, а что ее… — добавил Дмитрий Павлович. — Это как понимать?

— Да, — Кирилл посмотрел на него, — ее убили. Только сначала я должен рассказать про другое. Так сказать, по пути.

— Господи, кто это у нас там? — вдруг удивилась Юлия Витальевна, и все как по команде повернулись и посмотрели в сад. Света вытянула шею, забыв про то, что собиралась прикурить сигарету, и Владик приподнялся со стула.

По газону бежала огромная черная собачища. Бежала не торопясь, бесшумно и как-то по-хозяйски.

— Пошел вон! — крикнула Нина Павловна. — Чей это такой?

Что-то звонко упало на пол, упало и разбилось, и все снова оглянулись.

— Оставь, Соня, — сказал Кирилл, — наплевать. Потом уберем.

Соня торопливо складывала один в другой осколки синей чашки, и руки у нее тряслись.

— Здрасти, — раздалось с крыльца, — я пришел. Может, все-таки подмогнуть надо?

— Нет, — сказал Кирилл, — помогать не надо. Это хорошо, что ты пришел. Садись.

— Кто это? — спросила Нина Павловна и посмотрела на Кирилла.

— Меня Гришей зовут. Я пришел… к Соне.

Владик вдруг проворно вскочил с кресла, опрокинул его на Гришу и суетливо побежал. Кирилл поймал его за шиворот, и он взвизгнул.

— Стоп. Никто никуда не бежит. Сядь. — Он толкнул Владика к стулу, с которого вскочила Настя, но не отпустил, продолжал придерживать за шиворот. — Сядь, я сказал.

Стало так тихо, что было слышно, как дышит на крыльце черная собачища.

— Я… умираю, — прохрипела тетя Александра и стала валиться на бок. Никто не шевельнулся, и она перестала валиться.