Хроника операции «Фауст»
Шрифт:
— Да я в отпуске не был какой год!
— А жениться успел? — не то с осуждением, не то с одобрением проговорил Волков.
— Вы что? Рентгеном меня просвечивали? — Павел сердито засопел: он не любил, чтобы кто-нибудь вмешивался в его личные дела.
— Ладно, я ведь по-свойски. Знаю, работал много.
— Время такое, война на носу, — буркнул Павел.
Он, конечно, не мог знать подробностей предшествующих событий. Пакт о ненападении между СССР и Германией Клевцов, как и многие военные, воспринял с недоумением и тревогой. В газетах сообщалось о советско-англо-французских переговорах, и вдруг приехавший в двадцатых числах августа 1939 года фашистский министр иностранных дел Риббентроп подписывает договор о ненападении…
— Ты прав. — Волков, угадав состояние Павла, стал серьезным. — Гитлер
Всю дорогу Павла не покидала внутренняя напряженность. Это была его первая поездка в чужой мир, где фабриканты и лавочники, банкиры и полицейские жили по своим законам, о которых он знал лишь по газетам и книгам. Притом ехал не просто к немцам, а к фашистам, к которым с юности питал ненависть за расправы с тельмановцами, за провокацию с поджогом рейхстага и подлое судилище над Георгием Димитровым, за нападение на республиканскую Испанию…
Пробежали густые белорусские леса. Началась Польша. Замелькали хуторки с крышами из соломы и дранки, городки, над которыми сизыми утесами возвышались костелы, узкие полоски полей со снопами убранной ржи, копешками картофельной ботвы. Кое-где чернели трубы — остатки сожженных в боях прошлого года домов, валялись разбитые пушечные лафеты и брички без колес, опрокинутые полуторки-«фордики». Там, где поезд останавливался, набирал воду и уголь, разрушений было больше. Для авиации это были первые цели, а уже потом война растекалась по другим сторонам. Развалины кирпичных строений, порыжевшие ребра вагонов, раскиданные взрывами рельсы тянулись до границы рейха.
В Берлин въезжали рано утром. Сеял мелкий холодный дождь. Сквозь мозглую пелену виднелись четырехэтажные серые дома, ряды заводских труб, застекленные крыши цехов. Потом пошли здания повыше. Поезд замедлил ход и вскоре подтащился к Силезскому вокзалу. Делегацию встретили работники советского посольства. Павел обратил внимание на то, что в привокзальной толчее больше было пассажиров-немцев в мышино-зеленой военной или полувоенной форме, словно все жили армейским лагерем.
В посольстве членам делегации выдали адреса квартир, продовольственные карточки, ознакомили с распорядком работы. Павел с Алексеем Владимировичем поселился в пансионе на площади Виктории-Луизы. Программа была напряженная: встречи с представителями фирм, поездки по заводам, подписание договоров на поставки того или иного оборудования, на что охотно шли немцы в обмен на русский марганец, нефть и зерно.
Задолго до часа пик, в ранние утренние часы, выходили Волков и Клевцов из своего жилища и неторопливым, прогулочным шагом направлялись к торгпредству на Лиценбургерштрассе. При свете ночных фонарей, которые зажигали, когда не было воздушной тревоги, дворники, подобно матросам на кораблях, размеренно драили швабрами гранитные плиты тротуаров, угольщики на тележках развозили мешки с брикетами, оставляя их у подвалов котельных, дамы в простеньких жакетках или пожилые мужчины в шляпах-тирольках выгуливали собак.
— Ты обратил внимание на умение немцев экономить на всем? — спрашивал Владимир Алексеевич. — Бутылочка, пакетик, консервная банка — все идет на переработку! Любой лавочник принимает вторсырье и тут же расплачивается… А у нас в пансионе: входишь в подъезд — загорается лампочка, едва поднимешься на второй этаж — первая тухнет, горит уже другая… А какая деловитость на заводах! Ни болтовни, ни перекуров, ни простоев…
Иногда Волков, отмечая немецкие достоинства, вдруг с болью в голосе произносил:
— И все это делается для войны. Теперь фашистским волкам нечего рядиться в овечью шкуру…
Как-то раз Алексей Владимирович выложил на стол книги, купленные накануне. Он поднял книгу в светло-коричневом переплете с жирным орлом на обложке:
— Вот «Майн кампф» Гитлера. По ней фашисты учатся азбуке разбоя.
Павел полистал страницы, наткнулся на фразу:
«Все,
что я делаю, направлено против России… Когда мы сегодня говорим о новой территории в Европе, мы должны иметь в виду главным образом Россию и приграничные с нею государства…»Перевел ее Волкову.
— Вишь, как думает Гитлер? Откровеннее не скажешь. — Алексей Владимирович смял папиросу, вдавил ее в пепельницу.
Однажды после приема у президента рейхсбанка Яльмара Шахта Волков рассказал, к каким маневрам прибегали гитлеровцы, чтобы до поры скрыть подготовку к войне. В мае 1935 года был издан секретный закон о переводе всей экономики страны на военные рельсы. Под контроль Шахта попадали все сырьевые ресурсы, импорт стратегических товаров, ввоз валюты, накапливание горючего и создание запасов угля, производство синтетического бензина… Вся финансовая и торговая деятельность империи отныне контролировалась экономическим диктатором — банкиром Шахтом. Тут имперский владыка проявил всю свою ловкость. Германия еще была связана Версальским договором. Скрывая размеры средств, отпускаемых на военное строительство, он ввел так называемые счета «МЕФО» — от названия мифического синдиката «Металлургише форшунгсгезельшафт». Эти счета выписывались заказчиками армии, флота, авиации. Они принимались к оплате всеми германскими фирмами и гарантировались государством. Счета «МЕФО» не фигурировали ни в отчетах рейхсбанка, ни в цифрах бюджета. И вот в апреле 1938 года Шахт отменил финансирование по этой системе. Германия порвала и с Лигой Наций, и с Версальским договором. Вещи стали называться своими именами. Это означало: отныне Германия вставала на путь открытой подготовки к войне. Кликушеские упоминания Гитлера об единственной дороге, по которой шли тевтонские рыцари ради хлеба насущного и земли для германского плуга, были не просто литературно-патриотическими всплесками, а диктовались четкой политической целью ближайшего будущего.
Он, Алексей Владимирович Волков, успевший навоеваться с немцами и в Первую мировую войну, и в гражданскую, и после, ясно видел и понимал, какую трагедию готовят фашисты народам Европы.
— Помнишь, Маркс сказал, что философы объясняли мир, а задача состоит в том, чтобы его изменить? — спрашивал Волков. — Но большинство людей думало, что единственный способ изменить мир — это его объяснить. Объяснить тихо, без шума, в надежде, что люди когда-нибудь образумятся. Чепуха! Нацисты прибегли к чудовищному обману своего народа. Они нашли демагогическое утешение каждому страждущему, к какому бы социальному слою тот ни принадлежал. Лавочнику обещают устойчивый доход, рабочему — работу, крестьянину — землю и рабов, промышленнику — защиту от красных, обывателю — мировое господство и власть над народами. Последнему бродяге они вдалбливают: ты немец, ты будешь господином!.. А маленький человек всегда нуждается в поводыре. Нацисты это знают и собирают вокруг себя мятущихся людей, дают им иллюзию поддержки и защиты. Именно иллюзию. Без страховки. Тот же Геббельс, когда фашисты еще рвались к власти, устраивал в Берлине массовые шествия безработных, разорившихся лавочников, бывших солдат. «Мы люди, а не собаки!» — такой плакат он нес над головой… Нацисты добились успеха потому, что обещают немцам чудо!
Павел слушал Алексея Владимировича не перебивая. Слова Волкова никак не вязалась с тем, что он видел в Берлине. Люди со свастикой на рукавах были любезны и предупредительны, полицейские вежливы. Столица рейха представлялась обычным городом — с приливами, когда люди спешили на работу, и отливами, когда они возвращались домой. Война с Англией напоминала о себе лишь тем, что на улицах встречалось много военных, жители получали карточки на продовольствие и табак, а по ночам, опасаясь бомбардировочных налетов, противовоздушная оборона проводила частичное затемнение.
В восточном районе Берлина было военно-инженерное училище, куда бы хотел попасть Павел. Он попросил Волкова, если это возможно, устроить туда поездку. Немцы охотно выдали разрешение. Через день в точно назначенный час к пансионату подкатил «хорх», выкрашенный в серо-зеленый армейский цвет. Шофер-солдат услужливо распахнул дверцу. Из кабины вылез плотного сложения офицер с двумя четырехугольными звездочками на белых погонах. Офицер вскинул руку к козырьку высокой фуражки:
— Капитан Маркус Хохмайстер.