Хроника раскрытия одного преступления

Поэтому значительная часть отснятых кусков выглядела сухо­вато: в особенности это касалось допросов у следователя Раупса: зная, что идет скрытая съемка, он держался скованно, чем зара­жал и не подозревавших о камере подследственных; сотни метров пленки содержали, конечно, массу информации, по почти не раскрывали характеров Красовского и Мезиса, их взаимоотношений и причин преступления.

Единственное исключение в эмоциональном плане составил эпизод на кладбище. (Смирившись с необходимостью ехать в Ригу, мы тотчас связались по телефону с режиссером находив­шейся там группы, узнали весь расклад и условились о хорошей съемке похорон Карпова.)

Кадры похорон даже в сыром – несмонтированном и неозву­ченном виде производили глубокое впечатление. Эта нескончае­мая черная вереница, извивавшаяся за гробом по долгой тропин­ке на заснеженном просторе кладбища… Трагическое лицо мате­ри, которую медленно вели под руки… Две закутанные ребячьи фигурки, растерянно жавшиеся к ее ногам у свежевырытой моги­лы… И молодая вдова – воплощенное страдание. Никого и ниче­го не замечала она вокруг, не плакала, только безотрывно смотре­ла на мертвого мужа.

Провожавших Инара насчитывалось куда больше, чем тех, кого он успел узнать за свою короткую жизнь. Шли совсем посторон­ние люди, несли зимние каллы, гвоздики. Красовского искала вся Рига, и вся Рига хоронила Карпова. Но при этом стечении народа, при венках, при оркестре в похоронах не было той торжественнос­ти, которая как бы приглушает скорбь и вносит ноту примиренности. Была неприкрытая, неутолимая боль. Слишком дикой и безвременной представлялась гибель Инара, и сердце отказыва­лось ее принять.

Кто-то начинал говорить – можно было прочесть по губам:

– Мы потеряли товарища, который… – и у человека перехва­тывало горло, он останавливался, чтобы подавить рыдание…

Конечно, из просмотренного материала немудрено было ско­лотить ординарную короткометражку, снабдить ординарным дикторским текстом и вернуться к своим брошенным делам. Но в тот период широкой популярности «ЗнаТоКов», после взрывного успеха «Следователя» казалось неловко схалтурить. Да и рижане заслуживали большего.

Мы поняли, что будем делать фильм, хотя и не известно пока, из чего. Отправились в рижскую тюрьму – старый краснокирпичный бастион, который приметили еще из окна вагона при въезде в город, но тогда не угадали его назначения. Посетили Красовско­го и Мезиса в их камерах: надели белые халаты и изображали медкомиссию.

Нельзя сказать, чтобы нам открылось многое: оба были замк­нуты и безучастны, а встряхнуть их, объяснив подлинную цель визита, мы не могли. Красовский оживился немного, лишь когда его спросили о пальце – том самом, который укусил Инар, когда Красовский вцепился ему в горло. О происхождении травмы он, понятно, умолчал, но с откровенной жалостью к себе сообщил, что палец болит и мешает спать. (Выходит, если б не палец, то спал бы спокойно!)

– Нет, я не в том смысле, что претензия… медицинскую по­мощь оказывают, через день сестра перебинтовывает и мажет чем-то…

Но чувствовалось: он недоволен перевязками через день. Почему не позаботятся, чтобы палец не болел вовсе? Ведь есть же средст­ва. С какой стати он должен маяться по ночам из-за ноющего пальца!?

(Характерная мерзкая черта, знакомая всем врачам в местах лишения свободы: именно те, кто ни в грош не ставит чужую жизнь, как с писаной торбой носятся с любой своей болячкой.) Перед возвращением в Москву мы собрались с киногруппой, следователем и оперативными сотрудниками на совет.

Наиболее сложная задача ложилась на Раупса: он был просто обязан вызвать Красовского и Мезиса на разговор по душам, высечь искры каких-то чувств на допросах, заставить преступни­ков обнажить нутро, куда зритель мог бы заглянуть, чтобы по­нять: почему? как? и зачем?

Тут требовалась иная манера обращения с подследственными, набор иных, не вполне стандартных вопросов и кое-какие психо­логические ходы, способные вывести их на откровенный разго­вор.

Все это мы коллективно обговорили, записали и пожелали Раупсу как можно крепче позабыть про кинокамеру и сосредото­читься на своей задаче, от которой зависела удача фильма…

И вот пленки и фонограммы привезены в Москву, мы засели за просмотры, прослушивание и обсуждение, как складывать фильм.

На первый взгляд, усилия Раупса увенчались успехом лишь в отношении Мезиса: тот предстал «в разрезе»… Красовского же обнажить не удалось. Он упорно держался раз принятого лице­мерно-смиренного тона, то и дело повторял «откровенно говоря», а сам вилял, уклонялся, прямо-таки вьюном вился, чтобы как-нибудь себя обелить. С особой настойчивостью он отрицал пред­намеренный, тщательно продуманный характер совершенного преступления.

– Почему жертвой был избран Карпов? – спрашивал, напри­мер, Раупс. «Откровенно говоря, – отвечал Красовский, – я не выбирал, даже не задумывался, мне было все равно: Карпов, Иванов или Петров. Возил меня в загс? Не помню, это неважно, мне эта машина была нужна».

Он не задумывался. Куда ж откровенней! Будто не знал, что Инар на редкость мягок и не умеет отказывать! При той репута­ции, которой Красовский пользовался в парке, далеко не каждый согласился бы тащиться с ним куда-то за город. Не из страха – в голову не пришло бы то, что он замыслил, но просто не стали бы связываться. Как сказал один из шоферов: «Охота была на него любоваться, пассажиров хватает. Да и где ему взять денег на такой конец? Не представляю, зачем Инар поехал!»

Судя по обрывкам дорожной беседы, которые мог припомнить Мезис, Красовский обошел Инара расчетливо и тонко: ему якобы надо повидать тещу и уговорить, чтобы она помирила его с женой. Прекрасно он помнил, кто возил его в загс! И соображал, что, сам счастливый в браке и отцовстве, Инар не ответит отказом на подобную просьбу…

Шаг за шагом Раупс разоблачал лживые утверждения Красов­ского, но это не приближало того к признанию. Вместо опровер­гнутой лжи он, смиренно вздыхая, выдвигал новую, и невозможно было добиться от него хоть какого-то искреннего чувства.

Был, в частности, записан на магнитофон голос вдовы Инара Карпова. Ее спросили: нет ли у вас потребности что-то сказать убийцам? Есть? Вот вам микрофон. Минут через пять силы оставили женщину, полились слезы, но то, что она успела сказать, проняло бы любого – страстный, горький и протестующий крик души. Мезис, слушая запись, вздрагивал и закусывал губу. Кра­совский только потупился, чтобы скрыть скуку в глазах. И в последовавшем затем допросе по-прежнему проскальзывал между пальцев, холодный и бесформенный, как желе. Зато надо было видеть, до чего он всполошился, ознакомясь с постановлением о предъявлении обвинения.