Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра

– Что такое, что такое! Тише, Тани, тише. Я не ушел, я в соседней комнате. Вот, видишь, я вернулся.

Его ноги шлепали по голому каменному полу. Человек был бос. Я ощутил, как напряжение мало-помалу покидает меня. Что бы тут ни происходило, вряд ли это было что-то столь мрачное, как я воображал.

Увидев приближающегося человека, мальчик перестал рваться.

– И-и-и-а-а-а! – сказал он и снова натянул веревки.

– Что такое? – на этот раз то был вопрос.

– И-и-и-а-а-а!

– А?

Старик оглянулся и только тут увидел меня.

– А! Привет.

Он снова перевел взгляд на мальчишку на кровати:

– Какой ты у нас сегодня умница! Тани меня позвал сказать, что у нас гости!

Лицо Тани расплылось в жуткой усмешке, и он издал резкий, хриплый выдох. Как ни мучительно это звучало, было очевидно, что Тани смеется.

Босой человек обернулся, посмотрел на меня и сказал:

– Я тебя не узнаю. Ты тут бывал раньше?

Я покачал головой.

– Ну, у меня хлебушек есть, ему всего два дня. Натаскай воды, и можешь взять, сколько съешь. – Он посмотрел на меня: – Тебя это устраивает?

Я кивнул. Единственной мебелью в комнате, если не считать топчанов, были стул, стол и открытая бочка, стоящая у одной из дверей. На столе были стопкой сложены четыре больших круглых каравая.

Он тоже кивнул и осторожно направился к стулу. Шел он неуклюже, как будто ему больно было ступать.

Добравшись до стула и сев на него, он указал на бочку у двери:

– Вон там, за дверью, насос и ведро. Ты не торопись, гоняться тут не за кем.

Говоря, он рассеянно закинул ногу на ногу и принялся растирать босую ступню.

«Проблемы с кровообращением, – подумала давно заброшенная часть меня. – Повышенный риск инфекций и серьезный дискомфорт. Ноги надо класть на возвышение, массировать и протирать теплым настоем ивовой коры, камфары и маранты».

– И ведро слишком полное не набирай! А то еще надорвешься или разольешь. Тут и без того сыро.

Он поставил ногу на пол и наклонился, чтобы взять на руки одного из малышей, который беспокойно завозился на одеяле.

Наполняя бочку, я поглядывал на этого человека. Волосы у него были седые, но, несмотря на это и на то, как он медленно, осторожно двигался, не так уж он был и стар. Лет сорока, а то и моложе. Он носил длинную рясу, такую штопаную и латаную, что я никак не мог угадать ни какого цвета она была изначально, ни какую форму имела. Но, хотя он выглядел таким же оборванным, как и я, он был куда чище. Это не значит, что он был чистым, – всего лишь чище меня. Это было нетрудно.

Звали его Трапис. Залатанная ряса была его единственной одеждой. Почти все время своей жизни он проводил в этом сыром подвале, ухаживая за безнадежными, до которых больше никому дела не было. Большинство из них были мальчики. Некоторых, например, Тани, приходилось привязывать, чтобы они не поранились или не упали с кровати. Других, таких, как Джаспин, который два года назад тронулся умом на почве воспаления, приходилось привязывать, чтобы они не покалечили других.

Параличные, увечные, расслабленные, мучимые судорогами – Трапис ходил за всеми с одинаковым бесконечным терпением. Я ни разу не слышал, чтобы он на что-то жаловался, даже на свои босые ноги, которые всегда были опухшие и наверняка причиняли ему постоянную боль.

Он помогал нам, детям, чем мог – подкармливал, когда было чем. Чтобы отработать эту скромную еду, мы носили ему воду, мыли полы, бегали с поручениями, качали малышей, чтобы те не плакали. Мы делали все, о чем он просил, и даже когда еды не было, мы работали за глоток воды, за усталую улыбку, за то, что на свете есть кто-то, кто видит в нас людей, а не оборванных зверенышей.

Временами казалось, будто Трапис в одиночку пытается спасти всех отпетых в нашем уголке Тарбеана. За это мы и любили его, молчаливо и яростно, как любят только животные. Если бы хоть кто-то поднял на Траписа руку, сотня мальчишек с воплями разорвала бы обидчика в клочья прямо посреди улицы.

В первые несколько месяцев я довольно часто оставался у него в подвале, потом, со временем, все реже и реже. Трапис и Тани были приятной компанией. Ни тот, ни другой не нуждались в длинных разговорах, и меня это вполне устраивало. Однако другие уличные мальчишки меня несказанно нервировали, и потому я бывал там нечасто – только когда отчаянно нуждался в помощи или когда мне было чем поделиться.

Несмотря на то что я редко там бывал, мне все же приятно было знать, что в городе есть хоть одно место, где меня не станут пинать, шугать или плевать в меня. Когда я в одиночестве прятался на крышах, хорошо было знать, что на свете есть Трапис и его подвал. Это было почти как дом, куда можно вернуться. Почти как дом.

Глава 22 Время для демонов

За эти первые месяцы в Тарбеане я многому научился. Я узнал, в каких трактирах и ресторанах выкидывают самые вкусные объедки и насколько тухлой должна быть еда, чтобы тебя от нее стошнило.

Я узнал, что обнесенный стеной комплекс зданий близ пристаней – это храм Тейлу. Тейлинцы иногда раздавали нам хлеб, заставляя произносить вслух молитвы, прежде чем позволить забрать каравай. Я был не против. Это легче, чем просить милостыню. Иногда священники в серых рясах зазывали меня в церковь, чтобы помолиться там, но я успел наслушаться всякого и тотчас убегал прочь, независимо от того, успел ли я получить свой каравай.

Я научился прятаться. У меня было тайное укрытие на старой кожевенной мастерской, где три крыши сходились вместе: там можно было спрятаться от ветра и дождя. Бенову книгу я припрятал подальше под стропилами, завернув в мешковину. В руки я ее брал очень редко, словно некую святыню. Это был последний осязаемый кусок моего прошлого, и я делал все, чтобы с ней ничего не случилось.

Я узнал, что Тарбеан огромен. Пока сам не увидишь – не поймешь. Все равно, как море. Я могу рассказать вам о волнах и о воде, но все равно вы не получите ни малейшего представления о его размерах, пока сами не окажетесь на берегу. Вы не поймете моря по-настоящему, пока не очутитесь посреди него, так, чтобы со всех сторон было только море, бескрайнее море. Только тогда осознаете вы, как вы малы, как беспомощны.

Огромен Тарбеан был отчасти из-за того, что делился на тысячу мелких частей, и у каждой – свой особый нрав. Там был Подол, Скотопригонный двор, Прачечные, Средний город, Свечники, Кожевенная слобода, Портовая сторона, Смольный ряд, Портняжный проезд… В Тарбеане можно было прожить всю жизнь, и так и не изучить его весь.

Однако с практической точки зрения Тарбеан делился на две части: Приморье и Нагорье. В Приморье жили бедняки. Бедность превращала их в попрошаек, воров и шлюх. В Нагорье люди были богаты. Поэтому они были стряпчими, политиками и придворными.

Я провел в Тарбеане два месяца, когда мне впервые пришло в голову пойти просить милостыню в Нагорье. Городом полностью овладела зима, и из-за игрищ средьзимья улицы сделались опаснее обычного.

Меня это поражало. Каждую зиму, сколько я себя помнил, наша труппа устраивала Зимние игрища в каком-нибудь городке. Нацепив маски демонов, мы терроризировали местных все семь дней высокого скорбения ко всеобщему удовольствию. Отец так убедительно изображал Энканиса, что можно было подумать – что мы вызвали самого Энканиса. Главное, что отец умел быть жутким и одновременно осмотрительным. За все время, что игрища устраивала наша труппа, никто ни разу не пострадал.