Хроники Академии Сумеречных охотников. Книга I (сборник)

– Конечно, можешь.

– Тогда ты сохранишь в секрете все, что произошло сегодня ночью. Никому не проболтаешься. Даже Майклу.

Позже – слишком поздно – Роберту пришло в голову, что, скорее всего, подобный разговор был заготовлен у Валентина для каждого члена Круга. Тайны надежно связывают людей, а Валентин был не настолько глуп, чтобы этого не понимать.

– Он же мой парабатай, – заметил Роберт. – У меня нет от него секретов.

Брови Валентина взметнулись – высоко-высоко.

– Думаешь, у него от тебя тоже нет никаких тайн?

Лайтвуд вспомнил прошедшую ночь. Вспомнил, как Майкл изо всех сил старался не выболтать ему что-то важное. И это – только одна тайна. А кто знает, сколько их еще есть или будет?

– Ты знаешь Майкла лучше, чем кто-либо из нас, – сказал Моргенштерн. – И тем не менее, думаю, многое из того, что мне известно о нем, тебя бы сильно удивило…

Между ними повисла тишина. Роберт обдумывал услышанное.

Валентин не лгал и не хвастался. Если он сказал, что знает что-то о Майкле, значит, это правда.

Лайтвуда терзало искушение спросить.

Всего один вопрос.

Вопрос, ответ на который он одновременно и хотел знать, и не хотел.

– У каждого из нас найдется какой-то конфликт интересов, – между тем заявил Валентин, спасая Роберта от искушения. – Конклав хотел бы как-то изменить ситуацию, сделать ее более простой, но… Но это только лишний раз подтверждает, насколько они ограниченны. Я люблю Люциана, моего парабатая. Я люблю Джослин. Но если эти две привязанности когда-нибудь войдут друг с другом в противоречие…

Ему не надо было даже договаривать. Роберт и так понимал: Моргенштерн так любит своего парабатая, что в случае чего уйдет с дороги, не станет ему мешать. Но и Люциан так любит Валентина, что никогда не встанет у него на пути.

Возможно, некоторые тайны должны оставаться тайнами.

Он протянул Валентину руку.

– Даю слово. Клянусь. Майкл никогда не узнает, что произошло сегодня ночью.

Едва слова сорвались с языка, Роберт с запозданием подумал: а не совершает ли он ошибку? Но обратного пути уже не было.

– Твоя тайна мне тоже известна, Роберт, – как бы между прочим заметил Моргенштерн.

Слова эти прозвучали как эхо самых первых слов, сказанных им Лайтвуду, и в них Роберту чудилась усмешка.

– Кажется, мы с этим разобрались, – напомнил он.

– Ты трус, – заявил Валентин.

Роберт вздрогнул.

– Как ты можешь так говорить после всего, через что мы прошли? Ты же знаешь, я никогда не стану уклоняться от сражения или…

Валентин помотал головой, и он умолк.

– Речь не о физической трусости. Разумеется, нет. Когда речь заходит о риске, храбрее тебя не сыскать. И этой храбростью ты компенсируешь свою трусость, не так ли?

– Я не понимаю, о чем ты, – натянуто произнес Роберт, с ужасом сознавая, что нет, понимает – и даже чересчур хорошо.

– Ты не боишься ни ран, ни смерти, Роберт. Ты боишься самого себя и своей собственной слабости. Тебе не хватает веры – точнее, верности, – потому что твоим убеждениям не хватает силы. И я сам виноват, что ожидал от тебя чего-то большего. В конце концов, как можно верить в кого-то или во что-то, если не веришь в самого себя?

Роберту вдруг показалось, что Валентин читает его как открытую книгу. И эта мысль ему не очень-то нравилась.

– Я попытался научить тебя справляться со страхом и со слабостью, – продолжал Моргенштерн. – Теперь я вижу, что совершил ошибку. Не стоило этого делать.

Лайтвуд склонил голову. Сейчас его вышвырнут из Круга. Лишат друзей, лишат возможности выполнить свой долг. Разрушат его жизнь.

Его собственная трусость воплотила в жизнь самые худшие его страхи. Какая ирония.

Но в следующий момент Валентин его удивил.

– Я обдумал проблему, и у меня есть к тебе предложение.

– Какое? – Роберт уже боялся даже надеяться.

– Бросить это все, – проговорил Моргенштерн. – Перестать прикрывать свою трусость, свои сомнения. Перестать пытаться воодушевить себя непоколебимой страстью. Если не хватает мужества признать собственные убеждения, почему бы просто не принять мои?

– Не понимаю.

– Я предлагаю вот что: перестань беспокоиться о том, уверен ли ты в чем-то или нет. Позволь мне принимать все решения. Положись на мою уверенность, на мою страсть. Позволь себе быть слабым и верь в меня, потому что мы оба знаем, каким сильным я могу быть. Признай, что ты поступаешь правильно, потому что я знаю, что это правильно.

– Если бы это было так легко, – Роберт не смог справиться с нахлынувшей тоской.

Валентин взглянул на него с удивлением, как будто перед ним сидел неразумный ребенок, не понимающий природы вещей.

– Это будет легче легкого, если только ты сам этого захочешь, – мягко сказал он.

Когда Саймон выходил с лекции, мимо проскользнула Изабель.

– Девять вечера, комната Джона, – шепнула она ему на ухо.

– Что?

Она словно сообщила точное место и время его смерти – очевидной и неизбежной, если напрячь воображение и представить, что именно Изабель может делать в комнате Джона и чем это может закончиться.

– Час демона. Ну, знаешь, на тот случай, если ты все еще настроен лишить нас веселья. – Она задорно усмехнулась. – А то давай, присоединяйся.

В ее лице читались явный вызов и уверенность, что у Саймона кишка тонка его принять. Саймону тем самым напоминали: может, он и забыл все то, что когда-то знал об Изабель, но она ничего о нем не забыла. Строго говоря, она знала Саймона Льюиса куда лучше, чем он знал себя сам.

«Знала раньше, – сказал он сам себе. – Сейчас все иначе». Год в Академии, год учебы, сражений и отсутствия кофеина изменил его. Должен был изменить.

Вопрос лишь в том, насколько сильно.

Изабель сообщила ему неправильное время.

Да и могло ли быть иначе? Когда Саймон вошел в комнату Джона Картрайта, ритуал уже близился к завершению.

– Нельзя этого делать, – сказал Саймон. – Ребята, остановитесь и просто подумайте.

– Почему нельзя? – с вызовом спросила Изабель. – Приведи хотя бы один довод. Убеди нас, Саймон.

Выступления ему никогда особо не удавались, и ей это было прекрасно известно.