Хроники Чёрной Земли, 1936 год (Мероприятие 2/11; Красноармеец)

Следовало бы произнести какую-нибудь банальность типа, но язык не поворачивался.

— Что-нибудь случилось? — Ирина отметала самую возможность зайти просто так.

— Нет, ничего особенного. Просто понадобились твоя помощь.

— Моя помощь? — недоверчиво протянула она.

— Да, как специалиста. Знакомый моего знакомого — журналист, решивший стать драматургом. Пьесу пишет, или сценарий, как получится. Его заинтересовала история одной нашей деревни, Шаршки. Он просит собрать сведения о том, что происходило в деревне в тридцатые годы.

— Шаршки? — смущенность исчезла, уступив место разочарованию. Или мне просто показалось в своей самонадеянности. Процента полтора еще осталось от прежнего, я имею в виду самонадеянность. — Деревня поблизости от Глушиц?

— Так точно.

— У нас материала может не хватить, надо будет обратиться в архив… — она задумалась, прикидывая. — Галя, кажется, пока работает. Я попрошу ее.

— Да, москвичи — люди деловые и выделили определенную сумму — для ускорения и взаимной приязни, — я выложил заранее приготовленные деньги.

Ирина подозрительно посмотрела на меня.

— Убери сейчас же.

— А причем здесь я? Это Москва.

Она пристально посмотрела на меня, подозревая, не мои ли это деньги. Потом решила, что Шаршки — слишком заумно для такого прагматика, как я.

— По крайней мере, сначала я должна выполнить работу.

— Прекрасно. Выполни. Да, он не ждет пухлого отчета. Несколько страниц, вот и все, что ему нужно. Дух времени, характерные факты.

Сомнение в ее взгляде переживало стремительное возрождение.

— Позвони мне, когда будет готово, ладно? Ну, я побежал, — и я действительно почти побежал, сознавая нелепость своего поведения.

И так каждый раз.

Мои личные дела — это всего-навсего мои личные дела. Потому их — в темный угол, где под фикусом стоит старая радиола и куча поцарапанных пластинок, эстрада семидесятых. Эти глаза напротив.

На сегодня я наметил еще кое-какие дела, но внезапно почувствовал слабость и малодушие. Голоден, просто голоден.

Рисковать и обедать в забегаловке я не стал, обошелся парой бананов, оставшихся с неудавшегося вчерашнего визита в больницу. От обезьяны хоть человек произошел. Не Бог весть какое достижение, но все же… А кто произойдет от человека?

Или… Или уже произошел? Произошло?

На пустой желудок в голову что только не лезет.

Журналиста я назвал не с бухты-барахты. Есть один знакомый. Очень хороший знакомый. По школе. Встречаемся редко, но до сих пор сохранилось чувство, что случись беда — можем друг на друга положиться. Во всяком случае, я это чувствую. Надеюсь, и он тоже.

Работал Роман, так его зовут, в довольно паршивой газетенке, «Астрал» называется. Газетенка, несмотря на мое к ней отношение, довольно популярна не только в нашем городе, но и в столицах, и других весях нашей сильно усохшей Родины. Гороскопы, тайны столоверчения, основы магии и заочные курсы гипноза. От схожих с ней газетку отличает то, что она живет и процветает. Не знаю, как ей это удается. Тайна Астрала.

Редакция обосновалась почему-то в гостинице. Третьесортной гостинице без претензий. Никаких портье, никаких мытых полов. С трудом нашел я комнату, в которой и располагалась редакция — четыре человека. Комната, впрочем, большая.

— Роман Ярцев? Нет, он у нас больше не работает. Взял бессрочный творческий отпуск, — с усмешкой сказал мне один из астраловедов. Скверной такой усмешкой.

Другой, сжалившись, добавил:

— Он сторожем устроился.

— Сторожем? — наверное, я выглядел довольно нелепо.

— В Рамони. Во дворец.

Дворец я знал. Областная достопримечательность. Красивый, но запущенный донельзя. Последние двадцать или тридцать лет закрыт на бессрочную реставрацию.

Сегодня в Рамонь ехать, пожалуй, не стоит. Подожду результатов утренних хлопот. Информации. А вот кому информации, свежая информация, кто забыл купить, подходи, дешево отдам!

Отдадут, жди.

Налоговое управление отняло у меня остаток дня. К вечеру, вернувшись домой, я мог сказать себе — день прошел не напрасно. Мог, но не сказал. Потому что день пока не прошел.

Вернулся Егор. Почин удачный, но нам пришлось повозиться с, довести до ума конягу.

Отмывшись от масла, я, наконец, раскрыл газету. Нет, сегодня ничего нового из Глушиц.

Зазвонил телефон. Однокашник из облздрава.

— Между прочим, по сети мне с Америкой разговаривать дешевле, чем с тобой, — начал он.

— Повесь трубку, я перезвоню.

— Как же. Дозвонишься. Простыну я к твоему звонку. Лучше ты поскорее повесь свои уши на гвоздь внимания. Слушай, значит. В переводе на обыкновенный язык, причина смерти Настасьи Киреевой — необратимые структурные изменения ткани лобных и височных долей головного мозга.

— Ну, если это перевод…

— Еще проще, для идиотов, наступило нечто вроде окаменения мозга.

— Такое бывает при бешенстве?

— Нет, не совсем. При бешенстве, скорее, разжижение — опять же, языком идиотов. Возможно, причина — атеросклероз. Мозг известью пропитался. Это ты понимаешь?

— Понимаю, — смиренно отозвался я.

— В общем, материал послали для анализа в Москву.

— Зачем?

— Приказ такой есть, за номером… Забыл записать, ну, неважно. Любое подозрение на бешенство требует подтверждения из Москвы. Особо опасная инфекция — своего рода.

— И куда в Москву? — спросил я для очистки совести.

— В лабораторию некробиологических структур.

— Куда?

— Туда, где изучают мертвую ткань, о необразованный, но пытливый отрок. Я попробовал пробраться в эту лабораторию по сети, но вход закрыт. Пароль требуют. Более того, поймали меня, как нашкодившего мальчишку и срисовали адрес. Зачем, не знаю. Коммерческая информация? Но я ничего не скачал… — и он начал ботать по компьютерной фене.

Я поблагодарил его, и, пообещав серьезно изучить проблему приобретения компьютера, дал отбой.

Некробиологических структур. Бывают же названия, однако.

Думать не хотелось. Боязно. Можно додуматься до самых невероятных мыслей. А я не люблю невероятного. Копнешь это самое невероятное, и окажется — дрянь и обман. Искать надо объяснения простые, здоровые, ясные, не впадая в агностицизм и поповство. Так меня учили на курсах самой правильной философии. А никакой иной я не знаю.

Напрасно я пытался напялить на себя шкуру здорового солдафонства. Не получалось. Я действительно чувствовал себя маленьким мальчиком, оставленным в темном доме, от которого спрятали спички и свечу, чтобы пожара не случилось. А электричество то ли отключили, то ли вовсе не было.