Хроники мегаполиса (сборник)
Шрифт:
– Если бы с горки – завелся бы, – сказал Дима неуверенно. – Подождем, сейчас кто-то будет ехать – попросим дернуть…
Они подождали.
Было уже одиннадцать часов, из источников света были только звезды и фонарь-радиоприемник, трещавший и моловший всякую ерунду: «Итак, у нас уже есть один звонок… Алло? Девушка? Здравствуйте. Как вас зовут? Ира? – Я бы хотела поздравить с днем рождения свою сестру Юлю и пожелать ей здоровья (смех)… Юленька, тебе привет, большой-большой… И хороших оценок… И поздравить ее друга Сашу… – У вас есть шанс
– И что? – нервно спросила Ольга. – Что теперь?
– Знаешь что, – Дима раздумывал, – сядь-ка за руль… я толкну. Попробую разогнать… тут вроде дальше дорога под уклон…
Метров двести они проехали «в упряжке» – Дима толкал, Ольга пыталась завестись. Наконец, «Жигуль» покатился с горы, мотор заработал – и сразу же замолчал опять.
– Я идиотка, – в сердцах сказал Ольга. – Я его случайно заглушила!
– Ничего, – утешил ее Дима. – Если раз завелся, заведется и второй… Попробуем еще.
– Только ты сядь за руль. Я уже боюсь.
– А ты что – машину толкать будешь?
– А почему нет? – осведомилась Ольга воинственно, и Дима решил не возражать.
Еще метров тридцать они проехали на мускульной силе Ольги. Потом позади показались фары.
– Кто-то едет!
Дима выскочил из машины, и они с Ольгой принялись энергично «голосовать».
Машина – кажется, пыльный «Москвич» – притормозила, чтобы сразу же дать газ и укатить по дороге дальше.
– Вот сволочь, – возмутилась Ольга. – Ну что ему стоит?!
– Может, еще кто-то проедет, – без уверенности сказал Дима.
Становилось по-настоящему холодно.
– У нас одеяла в багажнике, – сказала Ольга. – Видишь, пригодились…
Они выждали еще полчаса; в начале первого ночи стало ясно, что ждать рассвета придется здесь, а значит, надо подумать о ночлеге.
Машину столкнули на обочину. При свете фонаря выбрали более-менее удобное место в лесополосе, под соснами. Из ватных одеял и подушек соорудили подобие гнезда. В тишине сгрызли яблоки, оставшиеся от съестных припасов.
– Может, костер?
– Зачем?
– Согреться…
– Полночи топливо собирать? Проще побегать кругами, сразу согреешься…
– А Женька… волноваться будет? – помявшись, спросил Дима.
– С чего ему волноваться? Решит, что мы остались в хате на ночь…
В траве неподалеку что-то зашуршало – мышь? Ежик? Ольга бросила зверю огрызок яблока, но то воспринял это как агрессию – затаился.
– Так мы же не собирались оставаться на ночь?
– Ну и что? Женька – взрослый мужик уже…
– И он не удивляется, когда ты не приходишь на ночь? – тихо спросил Дима.
В темноте он не видел Ольгиного лица. И уже сам жалел, что дурацкий вопрос.
– Бывает… – медленно сказала Ольга. – Бывает, что я на ночь остаюсь… поработать. Иногда.
Возможно, ее позабавила Димина ревность.
Дима молчал. Пахло травой и хвоей.
– Давай
спать, Шубин?– Давай спать.
Они легли рядышком и укрылись общим одеялом; Дима боком чувствовал Ольгин локоть. Теплую грудь под ветровкой. Бедро – в джинсовых заклепках…
– Не спишь?
– Не сплю.
Шорох. Тишина. Сверчки.
– Не спишь?
– Не сплю… Олька, а у тебя кто-то был?
– Отпусти, – она попыталась вывернуться. Он крепче прижал ее к себе:
– Кто-то был? А?
– Не было, – сказала она сердито. – А если б и был, я бы тебе не призналась.
Он выпустил ее.
– Почему? Признавайся, мне-то что…
Она молчала.
Он выбрался из теплого гнезда. Пошел к машине; устроился на заднем сидении, укрылся курткой, подтянул колени к животу.
Заснул не сразу и ненадолго; снилась какая-то чушь.
Проснулся оттого, что замерз до дрожи. Скрючившись, выбрался наружу, попрыгал, пытаясь согреться…
Рядышком, в лесополосе, включился фонарик – уже слабенький, на севшей батарейке. Погас и снова включился, и снова погас, и включился, будто желая подать сигнал. Качнулся вправо, влево, вниз, вверх, потом снова мигнул…
Дима постоял, злясь на себя, смущаясь, переминаясь с ноги на ногу.
Посмотрел на небо, вспомнил, какое у нее было лицо – подсвеченное огнем…
И на негнущихся ногах зашагал к месту Ольгиного ночлега.
Орали сверчки. Все небо было в звездах – таких, какие горожанину и не снились.
Помедлив, нырнул под одеяло.
И сразу одурел от тепла. От ее запаха. Он горячих рук.
– Димка, ты прости меня, дуру… Я хочу, чтобы ты был счастлив, Димка… Ты заслужил…
Он, оказывается, не забыл вкус ее губ.
И никогда не забудет.
– Олюшка… Олюшка… Оля…
Ночь имела явственный привкус нереальности. Возможно, это было продолжением сна; до сих пор только во сне Диме бывало так хорошо и свободно.
И, может быть, в прошлом. В воспоминаниях.
– Оля, – бормотал он, имя каталось у него во рту, гладило губы, холодило язык. – Оля… О-лень…ка…
Одеяло куда-то свалилось. Дима, не гладя, подтянул его; ночь была на грани душного жара – и сырого холода.
– О Господи… Оля…
И он стащил с нее свитер, сдернул неподатливые джинсы и присвоил – он присвоил ее, независимую, принадлежавшую доныне только себе, а теперь – ему, мужу.
По праву и навсегда.
Она плакала, а он слизывал ее слезы.
Потихоньку мерк брошенный с траве фонарик – умирала батарейка. И по мере того, как угасал фонарик, гасли звезды и светлело небо.
…На рассвете по их ватному одеялу пробежалась белка. Оттого они и проснулись. И, проснувшись, на ощупь нашли друг друга.
Белка влезла на сосну и оттуда смотрела – удивленно. У них в беличьем царстве ЭТО делается по-другому.
Возвращаясь с пробежки, Женька увидел, что у подъезда стоит отцов «Жигуль». Приехали, слава Богу…