Хроники особого отдела — 2

Все засмеялись, а обиженная Раневская, гордо подняв голову, строго осадила Генерального секретаря:

— Ко мне так только хулиганы могут обратиться и дети.

Товарищ Брежнев смутился и ответил:

— Я просто очень вас люблю. Извините меня, пожалуйста.

***

«Грехи наши тяжкие», — бубнил себе под нос расчувствовавшийся Василий Иванович. Слова маленькой «Бабушки Яги» (то есть строгого партийного работника Елены Дмитриевны) врезались в мозг. Тем не менее, опустив пятую точку в кресло генеральской «Волги», он моментально уснул.

И сон к нему пришел странный…

…«Ближе у вечеру перед одиноким путником появилось плато. На плоскогорье кое-где торчали буро-зелёные пучки травы и, даже какие-то жалкие, но вполне живые кустики. Возвышенность была не слишком высокой. Корявой, песчано-галечной пустыне банально не хватало времени закидать её раскалёнными волнами белого песка. Впереди была жизнь, но подступающая пустыня знала, что рано или поздно скала рухнет, и желтые пески поползут вперёд, сминая все своей алчущей массой. Путник устал и был мрачен. Глаза из-под нахмуренных бровей сверкали, не обещая встречным ничего хорошего.

— Всегда был уверен, что для того, чтобы преодолеть искушение, надо ему поддаться, правильно я говорю, Мрак? — ни с того ни с сего обратился к коню всадник.

Тот вопрос проигнорировал.

— Так учат древние. Проверено много раз! — строго добавил путник.

Конь вздрогнул и встал.

— Вот, и ты не уверен, — легко спрыгнув с коня, кивнул головой путник.

Затем деловито достал кожаный мешок с водой и сунул его под морду скакуну, но не успокоился, а, наоборот, продолжил философствовать.

— Гнусные все эти учения, растленные. Но стадо, именуемое народом, воители, прозываемые благородными, святоши — чистые от природы — все на стену лезут, если решают с этими искушениями бороться. Вывод: не боремся. Пробуем. Так что ли, Мрак? Хва хлебать-то! Мне оставь умыться!

Конь фыркнул: знал, что пока хозяин увлечен разговором, тот, кто поумнее (подсказка: тот, кто с хвостом и копытами), под шумок всегда может отхлебнуть лишний глоточек.

— Но с другой стороны, чем хуже сисяяяяястая баба? По мне, так гораздо симпатичнее. И в зад… че там искать-то? Мрак, согласен, нет?

— А сейчас за поворотом Содом. Зачем я приехал? Сколько времени теряю?

Он вздохнул, отобрал пустую торбу у коня, потряс и, убедившись в абсолютной сухости сосуда, бросил на приятеля очередной недружественный взгляд.

Быстро стемнело. Южное сине-чёрное небо вмиг покрылось россыпью мерцающих огней. Одна недавно появившаяся звезда особенно выделялась на небосводе. Крупная кроваво - красная точка, по величине больше грецкого ореха, повисла над путешественниками.

— Три дня нам, чтобы память осталась… — зло сказал коню путник. — А потом удирать, а то пятки подгорят…»

Машина затормозила, и Василий Иванович проснулся. Водитель вежливо пожелал «доброй ночи» и рванул по притихшим до утра московским улицам дальше, на юго-запад.

Отец Василий посмотрел на небо. Оно выгнулось чёрной тарелкой, и скрытые за этой пеленой звезды не были видны.

— Значит, и меня к себе заберёшь. А знаешь, я согласен, — сказал неизвестно кому священник и поспешил открыть дверь.

***

В большом кабинете горела только зеленая настольная лампа. Юрий Владимирович не любил много света. В сумерках хорошо думалось, а тени, которые сейчас лежали ровным геометрическим узором на полу, успокаивали.

Полчаса назад ему очень аккуратно сообщили о, наконец, выполненной просьбе. Личной. Секретной.

В далеких Бендерах на могилу, отмеченную только деревянной табличкой, легла белая плита: «Владимиру, от родителей». Ни фамилии. Ни даты смерти.

Юрий Владимирович знал, как тяжело умирал дважды судимый сын-карманник. Его тайна. Его страх. Его раздражение. И никакого горя.

Гадость. Неудачник, в 35 лет отправившийся туда, куда положено. От цирроза печени. Навсегда.

Прожужжал зуммер. Товарищ Антропов вздохнул, быстро забыв о мелких домашних неурядицах. Надо было принять серьезное решение.

Дверь открылась.

— Проходите, товарищ Леонов. Справка готова?

— Готов большой отчёт, Юрий Владимирович. Информации много. А вот кардинальных выводов мы сделать без вас не смогли...

— Докладывайте. Иногда вместе легче думать...

Леонов откашлялся, разложил бумаги перед собой, неторопливо надел очки и начал:

— В начале весны старинный Даниловский московский монастырь, вместе с прилегающими территориями, был выделен Московскому Патриархату. Патриарх Пимен, несмотря на неоконченные ремонтно-восстановительные работы, сразу после майских праздников отпраздновал шестидесятилетие восстановления патриаршества в СССР. Присутствовал епископат, представители всех монастырей и даже игуменьи из официально непризнанных, женских — Виленского и Грозненского.

По заранее оговорённой схеме, дабы никак и никогда не слиться с католическим миром, было провозглашено: сохранение старого календарного юлианского стиля; православие по всем пунктам, установленным ещё при Патриархе Никоне; церковнославянский язык в молитвах; пакт о неприятии установок, которые не устроят Православную Церковь на восьмом Вселенском Соборе, если таковой когда-нибудь случиться.

В центре католичества в это время исчез бывший премьер-министр, а Папа Павел VI, в 1976 году резко отвергавший обвинения в своих гомосексуальных отношениях, фактически признал их после мартовского похищения Альдо Моро «красными бригадами» (2) и в течение 55 дней молился, надеясь увидеть его живым...

Пимен же, в благодарность за резиденцию, открытую почти в самом центре Москвы, согласился послать в качестве представителя от РПЦ в Ватикан митрополита Никодима, еще в 1947 году, со студенческой скамьи, призванного на службу. Чуть позднее обговорили и помощь Ротову — заместителя, архимандрита Льва, завербованного 28 марта 1971 года самим отцом Никодимом.

Делегация от РПЦ прибыла в Рим 29 июля. Размещенная во флигеле рядом с Посольством СССР, и проинструктированная Никитой Семёновичем Рыжовым (3), делегация заявила о себе в Ватикане.

Юрий Владимирович поморщился: он не любил мужеложцев, в каком бы обличии они не находились, хоть бы и Пап. Нажав на кнопку селектора, Антропов попросил принести им с генералом чаю.

Увидев воду, Николай Сергеевич позволил себе мысленно улыбнуться и, положив три полные чайные ложки сахара в стакан, интенсивно размешал содержимое. Не терпевший спешки председатель КГБ поморщился.

— Попейте спокойно. Вот печенье. Люблю я наше «Земляничное», уж всяко лучше нового «Юбилейного» (4). Наше. Старое. Военное.