Хроники Равалона. Трилогия
Шрифт:
Ахес хотел бы забыть это навсегда. Он хотел бы крутануть колесо времен, вернуться туда и гордо стерпеть пытки мучителей. Показать им свой истинный дух, который взлетел после встречи с Мастером…
Мастер.
Ахес помнил, как он…
…Он сорвался с креста и пополз. Пополз с холма, на котором стоял крест, с холма, на который мог прийти любой эльф и вонзить ему в грудь копье. Магия не давала ему умереть. И копье вонзалось в грудь снова и снова.
И тогда он, проклявший себя просьбами о пощаде, начал ночами терзать свои ладони и запястья, разрывая плоть, и боль изводила
Но эльфы просчитались. После их пыток эта боль казалось ничтожной.
Он разрывал свои руки по ночам, когда никого не было на холме. Эльфы не стерегли его. Да и куда бы орк сбежал с острова посреди океана?
Сегодня был последний рывок — и с ревом он оторвал руки от гвоздей. Хрустнули кости в ногах, не выдержав тяжести распятого на кресте тела. Ноги освободились от гвоздей. Но кто бы знал, какой ценой!
Он не умер — магия эльфов не позволила.
И он пополз с холма, просто чтобы убраться прочь, чтобы оказаться как Тьма разрешит дальше от своего позора, своего вечного позора, и…
…И он с семерыми орками клана Жестоких Сердец и Нечистых Клыков ворвался в Храм Света.
Дальше было то же самое. Снова плен. Снова пытки. Снова унижение. Снова крест и холм.
Это было уже в пятый раз!
Но ведь был Мастер! Дальше был Мастер!
Почему Ахес застрял именно там?
Ведь он давно решил, что не будет мстить Заморским Островам — как можно мстить за собственную глупость? Ведь он давно решил, что отныне служит только Мастеру и его делу — как можно вернуться в родной клан после такого позора? Ведь он давно решил… Решил…
Как бы хотелось не просить пощадить! Такое хотелось не раз. И не два.
Как хотелось вернуться и изменить! Не умолять! Не просить пощадить!
Но ведь он пошел за Мастером. Теперь только это реально. Все остальное — быль-пыль, скорее ничто, чем нечто.
Ты понимаешь это, Ахес? Понимаю. Тогда признай это! Признай! Признай!!!
Ты же горд своим духом, а дух — это свобода! Дух — это только свобода! Но почему ты держишь свободу в были-пыли, в ничто? Почему твоя свобода зависит от того, что было и прошло? Почему твое я зависит от того, что уже не есть твое я? То я стало твоим не-я, иллюзией! Твое я сейчас — это Мастер и его дело. Это только и есть. Это только и есть твой дух. И больше ничего. Все остальное — оковы!
Ты понимаешь это?
Да…
Ты принимаешь это?
Да.
Ты сделаешь это? Да!
…И внизу холма он вдруг понял, что перед ним кто-то стоит. Не эльф. Он ничего не видел, боль мешала смотреть. Но этот кто-то нагнулся и сказал:
— Твой дух прошел великое испытание, воин. Ты выдержал его с честью. Тебе нечего стыдиться, ибо сдалось только твое тело, но не твой дух. Ведь если бы сдался твой дух — ты бы остался на кресте. Но ты сейчас здесь, рядом со мной. Хочешь ли ты, чтобы твой дух взлетел так высоко, как только можно? Хочешь ты этого?
Ахес не понимал, о чем говорит ему этот смертный, тот, кто представится как Мастер, который окажется вампиром, способным читать мысли и видеть, что тебя мучит…
Ахес понимал все, о чем ему говорит этот смертный, тот, кто даст ему морфе и энтелехию, кто познакомит
его со своей дочерью, прекрасной девой, перед которой…И Ахес…
И Ахес…
И Ахес…
Тьма окутала его и не хотела отпускать. Сознание раскололось.
Одна часть его — часть? обман? иллюзия? единственно реальное? — дробилась в жерновах Жажды, безумного желания крови. Сознание это рычало и разрывало тело перед Понтеем.
Вторая часть его — часть? обман? иллюзия? единственно реальное? — отстраненно анализировала происходящее. Сознание это поняло сразу: память вернулась, память стала бытием, и то, что прошло, стало тем, что не схватишь…
Лицо Тирка изменилось, когда острые клыки вонзились в его протянутую к Понтею руку. Понтей с рыком повалил его, кровь из разорванной руки прыснула, обрызгав трансформировавшееся лицо. Тирк закричал, но Понтей его не слушал, не слышал, это был уже и не Понтей, а то, что ждет своего часа в каждом упыре, в каждом кровососе, в каждом Живущем в Ночи.
Это и был Понтей.
Это и не был Понтей.
Сознание вне действия помнило — он тогда четко ощущал все. Все, что делал, когда осушал своего друга, вгрызался в его шею, грудь, добираясь до сердца. Тогда он отстраненно думал, что сошел с ума, что на самом деле ничего не происходит, и Тирк сейчас побежит в деревню, оттуда пошлют в замок, и отец заберет сошедшего с ума Понтея домой, где его вылечат.
А когда все закончилось…
Когда он стоял над убитым только что другом…
Над убитым им другом…
Он хотел, чтобы этого никогда не было.
Чтобы время пошло вспять и этого не было. Он хотел бы все изменить.
Он так хотел все это изменить тогда, что отдал бы что угодно, чтобы вернуть это и изменить. Крикнуть Тирку, чтобы он убегал, а самому биться головой о дерево, чтобы потерять сознание. Грызть себе вены, чтобы ослабеть от потери крови. Чтобы Тирк успел убежать и все изменилось, чтобы он все изменил…
Но…
Но!
Ничего не изменить. Тогда он почти сразу понял это.
Тогда психомаг в нем впервые заговорил с ним. Впервые он увидел себя со стороны, какой он есть на самом деле. Потом психомаг говорил с отцом, с Первым Незримым Постигающих Ночь.
С Иукеной.
С Вадларом.
Но в самый первый раз он заговорил с Понтеем.
И он узнал, что ничего не изменить. Что прошлого уже нет. Что настоящего нет никогда. И что будущего не будет.
Есть только он, Понтей. И мир, противостоящий ему. И мир изменится, только если он захочет изменить мир. И тогда возникнет прошлое — до того, как он захотел. И тогда возникнет настоящее — все то время, пока он хочет.
И тогда возникнет будущее — после того, как желаемое исполнится.
Он убил своего друга. И это стало прошлым.
Он изменит упырей. И это есть настоящее.
Упыри изменятся. И это будет будущим.
Прошлое — прошлому. Так тогда сказал Голос. Так сказал он, повзрослевший упырь, самому себе. Он уже больше никогда не будет играть. Он забудет смех и радость детства.
Потому что оно в прошлом.
В прошлом, которое прошло.
Прошлое не может держать. Держит только настоящее.