Хроники Раздолбая
Шрифт:
— У меня и круглые и прямые. Все рифленые.
Раздолбай достал одну рельсу и показал.
— Ну, ты — клад, слушай. Я у тебя все сразу возьму, даже торговаться не буду. Где ты их откопал? Таких уже лет шесть не делают. По рублю за звено устроит?
Раздолбай не представлял, сколько стоят на толкучке рельсы, но знал, что сразу хорошую цену никто не дает.
— Я пойду еще поспрашиваю.
— Да стой ты, елы-палы. Я же тебе сказал, что торговаться не буду. По двушнику за звено даю, но это предел, потому что я на железке двинутый. Так тебе за них больше полторашки никто не даст, можешь идти спрашивать.
Теперь было похоже, что цена реальная. Раздолбай принес с собой полсотни звеньев, и денежная проблема решалась полностью. А ведь были еще вагоны и стрелки! Чтобы узнать на них цену, Раздолбай решил познакомиться с Сергеем поближе.
— Большой макет у тебя? — спросил он, передавая пакет с рельсами в обмен на четыре хрустящих четвертака.
— Макетик у меня знатный — на полкомнаты. Реки там, озера, мосты… Все свободное время уходит, жаль только его мало.
— Учишься, работаешь?
— Какая учеба, смеешься, что ли? — фыркнул Сергей. — Учатся у нас только те, кому ума не хватает. Главное, от армии откосить и деньги делать, если голова на месте. Работать устроился приемщиком макулатуры — книжку-то трудовую
Сергей оказался разговорчивым. Раздолбаю достаточно было время от времени поддакивать, и речь его собеседника тянулась непрерывным скрипом, словно кто-то медленно вращал тележное колесо.
— Голова есть — деньги будут. Главное — качать «навар» с каждой мелочи. Ношу я, например, японские часы — так я их покупаю за сотню, полгода ношу, за полторы сотни кому-нибудь впариваю. Потом другие часы покупаю. И так все — видаки, кассетники… И дело-то, если разобраться, не в деньгах, а в интересе всех этих сделок. Нравится доставать то, чего ни у кого нет, и не просто доставать, а с выгодой. Я вот не понимаю, как люди на Западе живут? Можно с тоски сдохнуть! Ну, какой интерес есть апельсины, если их на каждом углу продают? А у нас поесть апельсинов — это целый бизнес! Два ящика по знакомству купил, один за двойную цену скинул, бабки отбил — второй ящик бесплатный. Кушай на здоровье, друзьям в больницу неси. Или какой у них интерес курить свое «Мальборо»? Это же просто курить и ничего больше. А у нас курить «Мальборо» — это статус. Простые люди «Мальборо» не курят, у них зарплата — десять раз на такси съездить. Чтобы курить «Мальборо», надо те же апельсины ящиками продавать. Голову на плечах иметь надо, чтобы «Мальборо» курить! Хотя и без головы можно… Карманники у нас ходят тут — тоже «Мальборо» курят. Но они руками работают, а не головой. Хорошо работают. Карман режут копейкой наточенной. Моментально. У них ловкость такая — шутки ради могут молнию с брюк вырезать. Продавщицы наши, малолетки из ПТУ, получку обычно за чулок засовывают, а приходят домой — нету. Понял? Из чулок вырезать умудряются! У приятеля моего из «аляски» бумажник вынули, да еще карман обратно застегнули на пуговку. Ну, у меня-то не вынут, я их всех в лицо знаю. Часто со стороны вижу, как работают, глаз радуется. Ты бабки подальше спрячь, а то у них глаз наметан. Они кого попало не трогают — видят человека по лицу, если у него деньги есть. У кого с собой больших денег нет, тот идет себе спокойно. А у которого в кармане «косой» лежит, тот за этот карман так держится — руки чешутся тиснуть, чтоб не держался. Ну и тискают. И держаться уже приходится, чтобы дырку на месте кармана прикрыть, потому что оттуда вместо «косого» трусы в цветочек торчат.
Сергей заразительно хохотнул и продолжил.
— Бывают иногда на этих карманников рейды. Вот под аванс или в получку идет пара в штатском. Они всех местных карманников в лицо знают. Раз, видят, к тетке пристроился. Подойдут, а тот сразу изображает, что он онанист. Ну, онанист не онанист, а кошелек в кармане — улика. Туда-сюда, понятых. Правда, пока понятых найдут, кошелька на месте может не оказаться, но бывает вовремя. Тогда заметут. Придется ментам в лапу давать, а потом всех подряд шерстить — отрабатывать. С рук не меньше, чем с головы, иметь можно, но сложнее. Это же какая ловкость нужна! У них руки, как у шулеров. Знаешь, почему те все время новыми колодами играют? Они трещинки на картах пальцами запоминают и, когда сдают, уже знают у кого что. Хочешь научиться, кстати? У меня знакомый есть. За пять «косых» научит, будешь потом с лохами играть, за месяц вернешь все деньги. Он мне предлагал, но я больше головой люблю.
— Вагоны для макета тоже с головой покупаешь? — подтолкнул Раздолбай беседу в нужное для себя русло.
— Стараюсь, но с этим сложнее. Говорю же, я на железке двинутый, веду себя неадекватно. Вот как с твоими рельсами — мог тебя на рубль с полтиной прожать, но даже не заморочился. Да и нельзя все бабками мерить, должно быть что-то и для души. На днях, прикинь, цистерну со сторожевой будочкой за сороковник взял! Раньше таким цистернам красная цена была чирик, но немцы стали их без будочек выпускать. Была цистерна с будочкой, а теперь точно такая же, но без будочки — некомплект. Некоторые гниды эти будочки отдельно по пятерке толкали. Отдирали где-то и по пятерке. Потом они тоже кончились. Я комплектную цистерну с будочкой увидел, перебил у всех цену, за сорокешник забрал. Знаю, что переплатил, а мне по фигу — десять раз эти бабки на чем-нибудь другом наварю, а цистерна на полке стоит — радует. Обычно я по чирику десять одинаковых вагонов беру — один в коллекцию, пару на обмен, остальные здесь по тройной цене скидываю. У меня в разных городах связи есть. Сейчас из Свердловска прямо с торговой базы чемодан паровозов припер. Чуть грыжу не получил! Они тяжелые, суки, там же свинец внутри, а носильщику не доверил. Зато продам — пальцы сотру, пока бабки сосчитаю. Продавать под праздники хорошо. Под Новый год приходишь аккуратненько с чемоданчиком. Стоишь. Подходит дядя с карапузиком. Вагончики есть? Есть. Открываешь чемоданчик, у карапузика глаза прр-рр во все стороны. Папа тоже рот разинет, за кошелек держится. Скажет карапузику: «Выбирай». А тот пальцем — это, это, это, это… Новый год — неудобно дитя обидеть. Отсчитает папа «красненьких», про себя проклянет все и отвалит. А там уже другой карапузик на подходе, другой папа отсчитывать будет. Порой жалко их, отсчитывают-то от зарплаты, небось.
— Менты к чемоданчику не докапываются?
— А чего менты? Менты нас не трогают — знают, что все равно ничего не докажут. Я, видишь, дипломатом из крокодиловой кожи не понтуюсь, как некоторые, чемоданчик у меня неприметный, может, там носки-трусы грязные. Ну, даже подойдет мент, спросит: «Что это вы, молодой человек, стоите здесь с чемоданом вагончиков?» Стою, друга жду — меняться. «А не продаете ли вы эти вагончики по тройной цене?» А двух свидетелей сюда! А незаинтересованных! А с документами! Главное — законы знать. Не найдет он таких свидетелей, а если и найдет, не станут они два часа мурыжиться, пока он протокол составит. Говорят, сейчас можно видеозапись использовать, но это на бумаге только. Вон, я под телекамерой стою. Думаешь, там что-нибудь записывают? Если и был там видак, на нем уже давно на какой-нибудь хате «Рэмбо» смотрят. Эта камера, чтобы дураков отпугивать. Умные люди на такие вещи не реагируют, а очень умные и камеру эту открутят да загонят.
Ментам, пока сверху проверки нет, все до фени. А когда проверка — туши свет. Забрали меня один раз и с ходу валюту пришили. Еле отвертелся. Я такими делами близко не занимаюсь. Крупные махинации, за раскрытие которых ментов сверху поощряют, кончаются однозначно — заметут, и не сразу поймешь, сколько дали. Я что помельче: часики, штанишки, аппаратурка. Ну, и главное, конечно, для души — рельсы, вагончики… Эх, показать бы тебе мой макет! Пять станций там, депо, стрелок больше, чем на Москве-сортировочной. Полки все книжные вагонами-паровозами занял. Мать почитать захочет — цап рукой, а там вместо какого-нибудь Толстого цистерны новые. Но разве она тронет чего? Она же знает, что я за вагоны убить могу. Ты только не думай, я не тронутый. Тронутые — это которые со своей коллекции ничего не имеют, им от нее один вред. Тронутый придет домой, уставится на свои вагоны, на которые каждый месяц ползарплаты спускает, и все. А мне от коллекционирования реальная польза — я с этого хорошо живу. По закону — это вроде бы спекуляция и меня сажать надо, но вдуматься — менять надо этот закон. Каждый коллекционер, если он не тронутый, то он спекулянт. Да любой увлеченный человек вынужден спекулянтом быть, иначе он на своем увлечении разорится! Возьми, к примеру, музыку. Я не меломан, но когда с макетом вожусь, люблю слушать хорошую запись на хорошей аппаратуре. Сколько аппаратура стоит, я вообще молчу. У меня усилитель не выпендрежный, наш, советский, в магазине стоит шестьсот пятьдесят рублей и четвертак сверху, потому что хрен купишь. Я спросил бы умников, которые законы пишут, — вы такие цены специально придумываете, чтоб людей спекулянтами делать и сажать потом? Потому что на реальную зарплату музыку можно только из радиоточки слушать — «Говорит Москва, московское время — вам пора на работу». Запись хорошая — значит, с пластинки. Любой пласт, если не считать говна, что «Мелодия» штампует, от полтинника до сотки на «толчке» вроде нашего. Покупает себе продвинутый чел такой пласт, сразу начинает его отбивать — дает знакомым писать за пятерку. А теперь скажи, вот я с начала года записал себе больше сотни пластов и за каждый по пятерке платил — мне что, надо было пятьсот с лишним рублей выкинуть, или у меня головы нет? Ставлю пару двухкассетников, нахожу клиентов, у которых знакомых с пластинками нет, и по трешнику за сторону кассеты гоню им. Я с макетиком для души вожусь, музыка играет, бабки капают. Ты, кстати, слушаешь чего-нибудь? У меня список с собой, могу показать.— Хэви-метал.
— Ну, это сейчас все слушают, этого добра навалом. Смотри.
Сергей вытащил из нагрудного кармана джинсовой куртки несколько сложенных вчетверо тетрадных листов и протянул Раздолбаю. На листах каллиграфическим почерком были написаны названия групп и альбомов. Многие ансамбли, которые Раздолбай знал по одному диску, были представлены в этом списке полными дискографиями.
— Ни хрена себе!
— Хочешь чего-то отсюда — давай кассету, давай трешник — будет запись.
Раздолбай мысленно умножил на три все, чего бы ему хотелось, и побоялся никогда не доехать до Дианы.
— Трешник не знаю… — промямлил он, теребя листок. — Я все так спущу на музыку.
— А ты тронутый, что ли? Зачем спускать, если поднимать можно? Найди лохов, у которых нет знакомого с таким списком, и пиши им сам по двушнику. Можешь себе мой список оставить и как свой показывать. Они выберут, ты к их двушнику рублевич добавишь, а дальше твоя запись на тебя работать будет.
У Раздолбая захватило дух, словно Сергей распахнул перед ним кладовую с золотыми слитками. Бывшие пионеры, а теперь уже комсомольцы, которым он продавал фотографии, еще доучивались в его бывшей школе. Чтобы снова плыть в денежной реке, достаточно было прийти со списком в школьный туалет и собрать там старых знакомых. Если дипломат с фотографиями стал когда-то машинкой для рисования денег, то музыкальный список тянул на философский камень.
— Я смотрю, ты въехал, — усмехнулся Сергей. — Добро пожаловать в клуб спекулянтов. Хотя мерзкое это слово… Почему спекулянт? Мы что, муку из-под полы в войну продаем? Нормальное слово есть — бизнесмен. Это же целое искусство! Когда человек хочет тебе продать, у него в голове одно; когда купить — другое; когда поменяться — третье. Каждый хочет тебя натянуть, а надо так вывернуться, чтобы извлечь максимум выгоды для себя и натянуть другого. С вагонами хорошо молодых натягивать. У них одно на уме — лишь бы всего побольше. Он возьмет вагон из детской дороги по цене коллекционного и счастлив. Потом разберется, и пойдет естественный отбор — дурак со зла расколотит молотком, выбросит, а умный подберет этому вагону красивую коробочку, продаст другому молодому с выгодой. Сам это все проходил, со временем, видишь, до авторитета вырос. В нашем деле авторитет — все равно, что у музыканта руки. У меня даже имидж авторитетный, позаметнее остальных будет. Ты здесь первый раз, а сразу ко мне подошел. Почему? Авторитет уловил. Цены на вагоны иногда от одного моего слова зависят. Появится какой-нибудь простенький вагончик, которому красная цена чирик, а всем я скажу, что это раритет и стоит такой вагон пятьдесят. Сам для вида за полтинник куплю. И вот уже вокруг этих вагонов ажиотаж. А у меня дома припасено два десятка этого шлака — лежат тихонечко, ждут. Ну, это я так тебе хитрости рассказываю, потому что ты железкой не увлекаешься, а мне хочется иногда поделиться с кем-нибудь, показать, как я головой работаю. Ладно, держи мой телефон, звони насчет музыки. По железке, если что есть, привози — хорошо куплю, без натяга. Звони только несколько раз, чтобы застать. Я ведь то за вагонами, то сюда, то на работу… Еще я поспать люблю. На работе выматываешься бумагу таскать — тюк туда, тюк сюда. Еще надо пару тюков домой затащить, чтобы потом как свою макулатуру сдать. Так что давай, вызванивай.
Сергей пожал Раздолбаю руку и перестал его замечать, намекая, что общение закончено. Раздолбай махнул ему на прощание и полетел к выходу, жалея, что телепортация существует только на страницах фантастических книг и нельзя одним нажатием кнопки перенестись сначала домой, а потом в бывшую школу, где как раз заканчивался последний урок.
Школу Раздолбай навестил на следующий день, прогуляв институт. Список Сергея предсказуемо произвел среди комсомольцев фурор. Раздолбая хлопали по плечу, хватали за руки, и он ощущал себя конкистадором, пришедшим одарить индейцев парой кремниевых ружей в обмен на золото и соболиные шкурки. Майка «Айрон Мейден», надетая по такому случаю, вызывающе скалилась в окружении синих школьных форм и добавляла ему божественности. Самые нетерпеливые комсомольцы принесли кассеты и деньги, сбегав на перемене домой, и перед глазами Раздолбая закрутился похожий на таксометр счетчик. Ни о чем, кроме нового дела, нареченного бизнесом, он не мог думать. Вместо заданных в институте графических этюдов он чертил диаграмму, вычисляя самые популярные записи, и подсчитывал, сколько денег придется потратить на кассеты, чтобы эти записи как можно скорее появились в его личной собственности. Список был размножен.