Хроники Раздолбая

Ему было очевидно, что мама положит авантюре конец, и он готовился, увидев ее, тут же скрыть Диану за чьей-нибудь широкой спиной. Смутно помня лицо женщины, кормившей его несколько часов назад домашним борщом, он ориентировался на бежевый костюм, и это его подвело.

— Мама! — крикнула Диана, хватая за руку даму в оливковом платье.

— Диана!

«Черт, прямо у нашего поезда! — обреченно подумал Раздолбай. — Как я проглядел?! Зачем она переодевается по десять раз на дню?»

— Мама, меня увозят в Москву! — пожаловалась Диана.

— С какой стати?

— Завтра в ЦДРИ Полунин с «Лицедеями» выступает. Я предложил на день съездить, — начал оправдываться Раздолбай, которому не хотелось выглядеть дерзким похитителем.

— Ну и прекрасно. Съезди, развейся, — сказала мама так просто, словно речь шла о соседнем дворе.

— Подожди, как… Ты отпускаешь меня? — растерялась потрясенная Диана.

— А что? Экзамены ты сдала, у тебя день рождения. Молодость бывает один раз, должно быть весело.

— Он мне то же самое говорил!

— Видишь, как мы с ним сходимся.

О таком союзничестве Раздолбай не мог даже помыслить.

— Ночевать будешь у дяди Руслана, поняла? — распорядилась мама. — Позвонишь мне от него, как приедешь.

Диана была близка к истерике.

— Подожди, мама, ты серьезно, что ли? Посмотри, в чем я?! В марлевом сарафане и босоножках!

— Подберем тебе одежду, — успокоил Раздолбай.

— Вы сошли с ума! Оба!

— Вы едете или нет? — строго спросила проводница. — Убираю подножку.

— Едут, едут, — ответила Дианина мама.

Раздолбай предъявил билеты. По составу уже пробежала предотправная дрожь, и им разрешили войти не в свой вагон.

Потерявшая волю Диана поднялась по железным ступеням в тамбур, подталкиваемая в спину услужливой рукой Раздолбая и напутственным взглядом мамы. Проводница накрыла подножку металлическим люком.

— Я что, действительно уезжаю?!!

Состав дрогнул и тронулся.

— Если Руслана не будет, звони Новицким, остановишься тогда у них! — прокричала мама, делая несколько торопливых шагов за поездом.

Проводница стала оттеснять их в глубь тамбура, чтобы закрыть дверь.

— Подождите! — воскликнула мама, и на секунду Раздолбай подумал, что она опомнилась и хочет выхватить Диану обратно.

Но мама рванула молнию на своей сумке, порылась внутри и протянула Диане с перрона свою косметичку и баллон дезодоранта.

— Малахольные пассажиры, — пробурчала проводница, захлопнув наконец дверь.

Диана стала колошматить Раздолбая кулаками в грудь.

Она изображала ненависть и отчаяние, но в ее озорных глазах горел восторг.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Вагон, в который они вошли, оказался купейным, и, заплатив проводнице разницу с плацкартными билетами, Раздолбай получил два свободных места, будто специально приготовленных провидением.

— Все, как ты предсказывал, — обреченно усмехнулась Диана. — Осталось только в вагоне-ресторане поужинать.

Он снисходительно хмыкнул, объясняя эту обреченность тем, что она сдается на его милость, и почувствовал себя укротителем, загнавшим в клетку пару бешеных пантер, одной из которых была Диана, а другой — сама Судьба. В Бога он теперь верил безоговорочно. То, что в кассе оказались билеты, а в купейном вагоне два свободных места, можно было списать на удачное стечение обстоятельств, но встреча с Дианиной мамой, которая с необъяснимой легкостью разрешила им уехать, казалась ему таким невероятным событием, что он мог объяснить его только вмешательством высших сил. Он считал, что обрел секрет, открывающий путь к исполнению любых желаний, — нужно как следует попросить и, когда внутри щелкнет «дано будет», прислушиваться к внутреннему голосу и делать, как он подсказывает. Недобитый скептицизм упрямился, возражая, что роль Бога могли сыграть интуиция и немного везения, но Раздолбай прибавлял к последним впечатлениям прежний опыт, и перед ним складывалась конструкция, в центре которой мог находиться только Бог и ничто иное. Он вспоминал, как обращался к высшей силе, не желая, чтобы его первой девушкой стала Кися с пухлыми коленками, и соблазнение сорвалось. Вспоминал, как взмолился: «Господи, если бы я жил отдельно!», и в тот же вечер отчим разбил банку с маслом. Один-два случая могли быть совпадениями, но три — выстраивались в очевидную систему: Бог слышал его обращения, выходил на ответную связь через «внутренний голос» и вмешивался в течение жизни как будто случайными событиями.

Верить в Бога было приятно. Раздолбаю нравилось, что у него есть всемогущий покровитель, мудрые советы которого он слышит внутри себя, и он готов был выполнять эти советы с полным доверием. Но покровитель шепнул, что советов пока достаточно, и умолк где-то под сердцем, оставляя его с Дианой один на один.

— Идем в вагон-ресторан? — предложил Раздолбай.

Ужин под стук колес соединил их в первом доверительном разговоре. Если раньше Диана лишь скупо отвечала на вопросы и смеялась над шутками, то теперь она расспрашивала его о жизни и словно хотела понять, что за человек ее увез. Он рассказывал про учебу, живописуя, какие придурки учатся с ним на курсе и как выгодно он от них отличается; нахваливал свой кассетный бизнес, посмеиваясь над пионерами, клянчащими вожделенные записи; говорил, что собирался рисовать в издательстве, но теперь сомневается в этом, потому что два десятка записанных кассет приносят больше, чем недельный труд любого художника.

— Любой художник и хороший художник — большая разница, — сказала Диана так назидательно, словно по умолчанию относила его к «любым».

— Я мог бы стать хорошим, — заступился он за себя и предъявил в доказательство фотографию написанного для отчима портрета.

Ему не нравилось считаться в глазах любимой девушки посредственностью даже в таком деле, которым он собирался пренебречь, и он хотел показать, что мог бы достичь в этом деле высот, если бы не выбрал более выгодное занятие.

— И ты считаешь, что писать кассеты лучше? — удивилась Диана, оценив портрет Достоевского.

— В любом случае — выгоднее.

— Не знаю… Я не могла бы восхищаться человеком, который пишет кассеты. Это пусто — ни труда, ни умения… Меня восхищают такие люди, как Миша. Я сама музыкант, знаю, что такое каждый день горбатиться за инструментом, но столько заниматься, как он, — надо быть Титаном.

— Ну, я же не завязываю с рисованием совсем, — заюлил Раздолбай, досадуя, что Диана говорит почти как дядя Володя и вот-вот устроит ему воспитательную беседу. — Кассеты писать, между прочим, не пустое дело. Нужно искать клиентов, писать списки… Но ты права, конечно, рисовать сложнее, так что в Мишиной шкуре мне тоже бывать приходится. Ну, а ты? Хочешь давать концерты, как он?

— Не знаю, не уверена. У меня впереди такие перемены в жизни, что сейчас нельзя ничего загадывать.

— Какие?

— Не важно… С тобой еду. Зачем ты меня вообще увез?

— Хотел пригласить на отличный спектакль.

— Не ври.

— Правда.

— Неправда, и любую неправду я вижу. Кто так приглашает? Запихнул в вагон, в чем была! В Москве, наверное, холод, а на мне сарафан марлевый. Хорошо, мама косметичку дала. Мама у меня ничего, да? Знает, что дочке в первую очередь надо — дезодорант и косметичка. Зачем это все? Что ты от меня хочешь?

Доверительный разговор превратился в допрос, и Раздолбай стал невольно оправдываться.

— Мне было с тобой хорошо, не хотел расставаться.

— А сейчас тебе хорошо со мной?

— Да.

— Опять врешь.

— Почему?

— Потому что ты напряжен, как на экзамене. Со мной многие так общаются, и я даже не понимаю, ради чего люди себя мучают. Только Андрей со мной абсолютно свободен, и поэтому ближе всех.

Раздолбай чуть не ляпнул «посмотришь спектакль — вернешься к своему Андрею», но внутренний голос остановил его и подсказал, что отвечать.