Хроники Рыжей (Трилогия)

Уныло сереющее над головой небо набрякло первым весенним дождем, но тучи прошли мимо, не проронив ни капли. Я радовалась сухой погоде, весьма способствовавшей моему методичному продвижению в глубь Диких земель. Проблемой пропитания я не заморачивалась, потому что платок Единорога безотказно кормил меня вкусными и разнообразными яствами. Иногда мне начинало казаться, что я выбрала неверный маршрут, ибо и на утро седьмого дня расстилающаяся передо мной равнина продолжала оставаться пустой и безжизненной. Внезапно я различила слабую, чуть мутноватую марь, медленно колышущуюся в воздухе на расстоянии пары шагов впереди меня. Напрягая зрение, я смогла проследить четкую линию этой полупрозрачной преграды, уходящую вправо и влево. Заинтригованная, я шагнула вплотную к странной завесе и осторожно дотронулась до нее кончиками пальцев. Субстанция ответила легким покалыванием – не враждебным, но настороженным. Кулон Оружейницы, который я неизменно носила на шее, неожиданно нагрелся, напоминая о себе. Не вполне разбираясь в совершаемых мною манипуляциях, а действуя скорее по наитию, я сняла волшебный амулет и поднесла его к магическому препятствию, вспомнив, что артефакт демиургов также имел название Ключа.

Правда, неизвестно, от какого замка. Кулон засветился, будто звезда, излучая ослепительно–яркий алый свет. Магический занавес заискрился, потемнел, подернулся рябью и рассыпался в прах, оседая на землю пригоршнями невесомой серой пыли. И теперь лишь тонкая линия пепла, тянущаяся в обе стороны от меня, отмечала границу участка, ранее огороженного магическим заслоном. Я вздохнула и, словно ища поддержки, притронулась к рукояти верного Нурилона. Прикосновение к оружию без особой на то необходимости всегда является первейшим признаком нервозности и неуверенности в себе. Но сейчас у меня появился вполне обоснованный повод для беспокойства. Я понимала со всей ясностью – создать охраняемую магией территорию в самом сердце Диких земель способна лишь Ринецея, чары которой не устояли под натиском силы ключа демиургов, открывшего мне проход. А это, в свою очередь, означало, что я уже впритык приблизилась к шахте, где и добывалась «мертвая руда». Следовало думать, что впереди меня ожидает нечто интересное…

Чутье меня не подвело. Не прошло и часа, как я заметила очевидные свидетельства того, что где–то совсем рядом располагается карьер, являющийся источником некоего ядовитого вещества, отравляющего все живое в радиусе нескольких километров. Здесь не было ничего, кроме растрескавшейся, пересохшей земли, усыпанной обломками черного, спекшегося шлака. В этих проклятых богами краях не рос даже неприхотливый северный лишайник, не журчали крохотные ручьи талой воды и не водились закаленные скудостью корма лемминги [39] , многочисленные колонии которых я угощала крошками со своего стола. И только ветер, с хохочущим завыванием проносящийся над оголенной, твердой как камень почвой, каким–то непонятным мне образом выживал среди этого мрачного царства хаоса и запустения. Я содрогнулась от ужаса, подумав: неужели тут все–таки найдутся какие–то несчастные существа, медленно и мучительно погибающие от разъедающей плоть и душу радиации и не имеющие возможности скрыться от гнева безжалостной Ринецеи? Малыш испуганно замер у меня в животе, свернувшись в клубочек и стремясь укрыться от свирепствующей снаружи смерти. Исполненная гнева и жалости, я ускорила шаг, желая как можно быстрее увидеть горемык, которые являлись пленниками этих кошмарных мест. И встреча с ними стала неизбежной, потому что впереди замаячили очертания убогих, перекошенных бараков, из которых выползали жалкие, скрюченные фигурки тех, кто ранее назывался свободными людьми, эльфами и орками, а ныне превратился в обреченных на гибель рабов злобной демоницы.

39

Л е м м и н г – мелкий грызун из семейства полевок, водится в лесотундре.

Генрих почувствовал сухость во рту и резким движением открыл глаза. Прищурился, радуясь тому, что он жив, здоров и невредим, одновременно с этим упиваясь обрушившейся на него палитрой цветов и причудливых световых пятен. Небо оказалось ослепительно голубым и чистым, как слеза девственницы, бок ивовой корзины – мягко–коричневым, плащ Марвина – изысканно–серым, с частым вплетением благородной серебряной нити, а сапоги орка – изрядно поношенными, заляпанными засохшим навозом, и пахло от них, надо признать, отнюдь не розами…

– Гоблины! – с чувством рявкнул барон, с трудом соображая, где находится верх, а где – низ; барахтаясь, путаясь в чьих–то конечностях, но все же переводя себя в сидячее положение. – Гоблины драные, так это все–таки сон или явь? – Ведь он–то всерьез надеялся, что очнется сейчас на своем кожаном диване в кабинете (куда сбежал из супружеской спальни от беременной, а потому несносно придирчивой и сварливой жены) и все привидевшиеся ему приключения окажутся всего лишь сном. Живописным, невероятно увлекательным – но именно сном!

– Ну и дела! – пискнул кто–то голосом Ланса у сильфа за спиной, а потом попросил совсем придушенно: – Дорогой, ты, конечно, красавец мужчина, но, пожалуйста, слезь с меня…

– Да какая мне нужда на тебя залезать? – Де Грей подпрыгнул, будто ошпаренный, треснулся затылком о бок корзины и неловко свалился обратно. – Упаси меня Аола от подобного счастья!

– Вот–вот, и сам, глядишь, целее будешь! – насмешливо пробасил Огвур. – Натурал! – Причем вполне безобидный намек на нормальную половую ориентацию сильфа в устах орка звучал похлеще самого скабрезного ругательства.

– А мне снилось, будто занимаюсь я любовью сразу с тремя прелестными эльфийками, – сладко промурчал некромант, насмешив друзей своим гнусаво–гайморитным прононсом [40] , – но, боясь вызвать гнев моей супруги Лепры, девицы лежали недвижимо, словно бревна…

– Видел бы ты, брат, что вытворяют умелые красногорские лесорубы на таких бревнах! – беззлобно хохотнул барон, игриво подмигивая.

Но Марвин терпеливо улыбнулся и сделал вид, что якобы не понял более чем прозрачного намека друга.

40

П р о н о н с – специфическое произношение, выговор.

– А мы ведь вроде бы откуда–то упали? – осторожно поинтересовался полукровка.

– Да не–э–эт, – небрежно отмахнулся барон, – напились мы изрядно, потом забрались в корзину в сарае и задрыхли. А даже жаль, ибо уж очень занятный сон мне приснился – типа летим мы куда–то по воздуху, а потом Саймон вдруг в небе нарисовался, а затем рухнули мы…

– И мне! – перебил барона Огвур.

– Вот то–то и оно! – глубокомысленно поддержал некромант.

– Так не бывает, – на удивление толково опроверг Лансанариэль, – чтобы четверым один и тот же сон приснился…

– А вот спрошу я, – угрожающе процедил сильф, – чего такого убойного азуровские ребята в свою водку намешивают! Или еще лучше – на экспертизу ее к Саймонариэлю отправлю. Вот только как бы его с Поющего Острова к себе в гости зазвать?

– А зачем меня звать–то? – весело полюбопытствовал магистр. – Я сам приду…

Ланс пискляво икнул, орк – рыгнул от неожиданности, а некромант предпочел промолчать.

– …! – витиевато ругнулся Генрих. – Так это не сон!

– Явь, друзья мои, истинная явь. – Призрак Саймона излюбленным жестом погладил свою холеную бородку. – А она всегда намного интереснее снов!

– Зато во сне никого мечами не пыряют! – не остался в долгу сильф, выбираясь из валяющейся на боку корзины.

– Ну так ведь и любовь во сне – не настоящая! – ехидно хихикнул магистр. – Тебе, поди, часто Ульрика снится? А толку–то…

Ответом ему стало сердитое сопение барона, подразумевающее, что маг хоть и добрый, а умеет–таки садистски наступать на любимые мозоли.

Сдувшийся в тряпочку шар покоился на вершине красивого, начинающего чуть–чуть зеленеть пригорка, под склоном которого пробегал игривый ручей. Чудом не развалившаяся при падении корзина лежала тут же. Друзья чинно расселись на пустой оболочке приказавшего долго жить монгольфьера и наслаждались предоставленным Саймонариэлем завтраком. В связи с еще дающим знать о себе похмельем аппетит у всех разыгрался нешуточный.