Хроники семьи Волковых

В первых числах сентября 1931 года большая семья Поляковых прибыла в Харьков. Николаю в то время шёл пятнадцатый год, он очень хорошо всё запомнил. Рабочий посёлок ещё представлял собой сплошную строительную площадку: горы кирпича, цемента, деревянные леса, рельсы… Стояли готовыми лишь три пятиэтажных дома в том районе, который и поныне здесь называется «первым». В одном из этих домов уже была отведена квартира для семьи Поляковых. И они вселились — все восемь человек, вошли, как в хоромы. Ещё бы! В Николаеве жили в подвальном помещении, тесном, тёмном. А здесь — две комнаты, коридор, кухня, ванная! И квартира, как все в новых домах, изолированная.

Через пару дней Николай с ватагой таких же мальчишек бегал по улицам, уже хорошо зная, где что расположено. С одной стороны бараки Северного посёлка: там — школа, клуб, библиотека, магазины. С другой стороны — Южный посёлок, тоже деревянные бараки. Их начнут ломать перед самой войной, переселять людей в каменные дома. А трамвай — просто чудо! Как раз через несколько дней после приезда Поляковых была закончена прокладка колеи из центра города на ХТЗ, и побежал по линии первый яркий трамвай. Но главное, конечно, были корпуса огромного завода. Они вырастали на глазах. И однажды отец сказал: «Ну, Коля, я записал тебя в училище. Тоже будешь работать на заводе».

1 октября 1931 года праздновали пуск завода. Над головами людей кружились листовки, сброшенные с самолёта, под звуки «Интернационала» появился первый трактор с маркой «ХТЗ», за рулём — девушка, а сзади — весёлое бородатое лицо Всеукраинского старосты Григория Петровского… Николай, с такими же девушками и ребятами, в формах учеников фабрично-заводского училища, всё это видел, ликовал вместе с тысячами людей. А потом они отправились на первое занятие и первый рабочий день в учебный комбинат, построенный для них на территории Харьковского тракторного завода.

Подростку этот комбинат казался светлым дворцом. Во-первых — большое, красивое трёхэтажное здание; во-вторых — для каждого предмета имелся специальный кабинет; в-третьих — здесь же работали небольшие цеха, где ребята чувствовали себя хозяевами: шлифовальный, токарный, фрезерно-сверлильный, даже термический и литейный. Но главное, полуграмотные мальчишки и девчонки получали в училище семиклассное образование, изучали математику, физику, химию, литературу…

Николай стал шлифовщиком. В этой профессии была большая нужда, да ему и самому нравилось держать на ладони ещё горячую, маслянисто-гладкую деталь, свою собственную! В 33-м году он стал к шлифовальному станку в цехе, который назывался «Шасси». В обеденные перерывы часто прибегал к отцу в кузню — эти цеха находились рядом. Приятно было слышать ему: «А, Поляков-младший» Ну как работается, парень?» — от венгерского политэмигранта Карла Тэнка. Тот тоже, как и Никита Дмитриевич, был наладчиком прессов, они дружили, у них не было друг от друга секретов.

Вообще-то Николай многих известных людей видел лично на заводе. ХТЗ ведь пользовался большой славой и большим вниманием руководства страны. Коренастый, с белозубой улыбкой под густыми усами Серго Орджоникидзе не раз проходил заводскими цехами. Бывали тут Косиор, Калинин, Ворошилов, Будёный. А Павел Постышев, первый секретарь Харьковского обкома, приезжал в посёлок трамваем, по постоянному пропуску заходил на завод, один ходил по цехам, смотрел, разговаривал с людьми. И лишь потом направлялся к директору завода.

Конечно, для молодого парня тогда, в середине тридцатых годов, эти люди были героями. А как же: когорта большевиков, соратников Ленина, руководят страной вместе со Сталиным! То, что встречался и даже иногда разговаривал с ними, вызывало чувство гордости. Но ещё больше гордился Николай одним человеком — своим старшим братом Павлом. Волевой, целеустремлённый, Павел ещё мальчишкой оказался в круговороте классовой борьбы. Пятнадцатилетним сотрудником Николаевского ЧК участвовал в разгроме остатков банд в окрестных степях. В семнадцать лет — курсант Одесской артиллерийской школы береговой обороны. Павел стремительно продвигался по службе. В 37-м году, как раз перед призывом Николая в армию, Павел стал комендантом военного порта Одессы. Писал письма из Одессы в Харьков лично младшему братишке Николке: между ними существовала какая-то особая духовная связь. Да и внешне были они похожи друг на друга очень.

Здесь же, в Харькове, вышла замуж сестра Надя. И очень хорошо, а то ведь приставал к ней сводный брат Илюшка, хоть и младше на несколько лет. В детстве был шустрый, таким и остался: склонял девушку к связи, проходу не давал. Отец даже хотел выгнать его из дому, да мачеха слёзно уговорила простить. Теперь же Надя стала жить отдельно со своим мужем, мастером завода Яковом Гуревичем.

В 1937 году Николай был призван на действительную службу. Через время его направили в офицерскую школу в Коломне. И только молодой лейтенант её окончил, как началась его первая война.

Николай. Война

У поэта Александра Твардовского есть стихотворение «Две строчки». Аня не раз слышала, как Николай цитировал «…о бойце-парнишке, что был в сороковом году убит в Финляндии на льду».

— «На той войне незнаменитой»… Конечно, незнаменитой. Затмила её Великая Отечественная. А сейчас многие говорят: да что там за война была в той Финляндии! Всего одна зима. Но знаешь, Анечка, так говорят те, кто там не воевал.

А Николай воевал зиму 39–40-го годов на Финской. И хорошо запомнил как именно там они, советские бойцы, впервые столкнулись с европейской, хорошо обученной армией, с автоматическим оружием, с миномётами. Казалось, неприступной крепостью стояла на их пути линия Маннергейма. В каждом её доте — до 100 солдат, 14 орудий, 40 пулемётных точек. Никакое орудие не пробивало двухметровую бетонную стену…

После Финской, сразу с фронта, Николай сначала поехал в Одессу, к брату Павлу — в свой небольшой отпуск. Там, когда они с братом выпили наедине, Павел вдруг стал рассказывать странные вещи. Говорил с надрывом, видно было, что это мучает его, что сердце его болит… Оказывается, он недавно ездил в составе специальной комиссии с инспекцией по северным лагерям, где сидели политические заключённые.

— Коля, я видел там ямы, заваленные трупами! Чуть снежком припорошённые… Но ведь это же люди, это же люди были! Враги народа, пусть! Но люди… А с ними хуже, чем со скотом…

Упал головой на руки, заплакал навзрыд. Николай онемел. Не верить брату он не мог. Но как поверить? Ведь у них — страна Советов, такие вожди, войну вот только что выиграли… Он вспомнил: отец рассказывал, что Пашка, когда в пятнадцать лет в чекистах служил, не смог расстрелять пойманных бандитов. Вышел утром в тюремный двор с расстрельной командой, а там — несколько человек у стенки, в исподнем… Все пистолеты подняли, он тоже попытался, да вдруг в глазах потемнело, упал без памяти. Был бы взрослый — за такую слабость и самого могли расстрелять. А пацана пожалели…

22 июня 1941 года воинский эшелон, в котором ехал лейтенант Поляков, направлялся к границе Пруссии. Бойцы ещё не знали, что началась война. Но навстречу им, из Каунаса, уже катил поезд — обгорелые, продырявленные пулями вагоны, раненные и убитые люди, — уже нёс тяжкую весть. А вечером, когда эшелон стал на станции города Шауляя, Николай и его товарищи впервые видели воздушный бой. Немецкие самолёты, прилетевшие бомбить станцию, встретили наши истребители — достойно встретили…

Николай Поляков любил рассказывать о фронтовых годах. Наверное, как и многие фронтовики. Столько испытаний, столько событий, и всё припало на их молодость! «Сороковые-роковые… А мы такие молодые…» Но, конечно, он рассказывал не о буднях, а самые яркие случаи, далеко не всегда ура-патриотичные.