Хроники вечной жизни. Иезуит
Шрифт:
Понтифик обернулся к кардиналу дель Монте.
— Это тот, что сидит в инквизиционной тюрьме Неаполя?
— Совершенно верно, Святейший Отец.
— Немедленно распорядитесь перевести его в Рим, мне нужно с ним поговорить. А вас, отец Стефанио, благодарю за то, что обратили мое внимание на судьбу этого несчастного узника.
Тот поклонился, пряча ликующую улыбку. Не зря он так старательно состаривал пергамент и две ночи рисовал эту «астрологическую» белиберду. Стефанио не сомневался, что заключенный философ достаточно умен и не растеряется, когда его спросят про несуществующий обряд.
Через две недели Томаззо Кампанелла
Вот уже восемь лет Андреа Кальво преподавал в Римской коллегии. За это время он обучил десятки студентов, написал множество работ по богословию и философии, но так и не смог обрести душевного равновесия. Он по-прежнему ненавидел Стефанио, следил за его успехами и иногда оппонировал ему в своих сочинениях. Андреа несколько утешало, что никаких особых достижений у недруга не было, тот тихо служил в конгрегации и даже перестал проповедовать.
Впрочем, и сам Кальво пока немногого достиг. Возможность стать князем да Корреджо — а к тому времени его родное графство стало княжеством — он потерял: у его старшего брата Сиро родились два сына. Впрочем, в коллегии поговаривали, будто скоро Андреа дадут звание профессора, а это уже немало.
Был и еще один повод надеяться на лучшее будущее: Сиро договорился о свадьбе своего сына Камилло с наследницей богатейшего банкирского рода Элеонорой Винчини. Конечно, для князей Корреджо это мезальянс, но очень выгодный. Будучи кредиторами Святейшего Престола, Винчини имели большое влияние на Папу, и Андреа не сомневался, что после свадьбы родичи невестки помогут ему получить кардинальское галеро.
Дверь кабинета, где работал Андреа, скрипнула, и вошел Роберто Бантини в фиолетовой сутане и бирретте. Кальво, удивленно похлопав глазами, бросился к нему:
— Филин!
— Андреа! — Роберто шагнул в кабинет и порывисто обнял коллегу. — Привет!
Кальво отстранился и с улыбкой оглядел Бантини.
— Я смотрю, ты теперь епископ.
Роберто сел в обитое гобеленовой тканью кресло, потупился и, разглаживая складки своего фиолетового одеяния, скромно ответил:
— Да. Впрочем, совсем незначительный, мне дали кафедру в крошечном городке в Мантуе.
— Ну ты даешь, всех обошел! Мне вот, к примеру, пока никто епископской кафедры не предлагает. И Надьо — тоже, а он был лучшим среди нас.
— Да, знаю, мы с ним иногда переписываемся. Надеюсь, ты уже не держишь на него зла?
— Нет, конечно, — соврал Андреа, — все это дела прошлые. Мы не общаемся, но и не враждуем.
— Вот и хорошо, — обрадовался Роберто. — Рассказывай, как ты, как наши? А то я только про Стефанио и знаю, а про остальных — ничего.
Андреа коротко обрисовал свое положение, упомянул кого-то из общих знакомых, и задал, наконец, интересовавший его вопрос:
— Ну, а про Стефанио что знаешь?
— Да так, — смутился вдруг Роберто, — ничего особенного.
— Ладно, говори, чего уж там. Мы ж больше не соперники.
— Ну, служит в Священной конгрегации обрядов. Живет в Ватикане.
— Тоже мне новости, это я слышал.
— А что еще? Сын у него рисует очень хорошо,
хочет в Святого Луку поступать.— Сын? — насторожился Андреа. Сердце в груди подпрыгнуло: он почувствовал, что сейчас узнает что-то важное.
— А ты не знал?
— Кажется, что-то болтали, — с деланым равнодушием кивнул Кальво. — От него родила Мария… или как ее… Клара… Клариче…
— Лукреция. Лукреция Риччи. Она и сейчас у него живет под видом сестры.
— А сын где? В монастыре?
— Нет, Марио с ними. Надьо писал, что у них небольшой домик в Ватикане.
— Да-да, это я помню.
— А сейчас, — воодушевленно продолжал Роберто, — освободилась епископская кафедра в Треви, и Стефанио добивается назначения туда.
Андреа подмигнул:
— Уверен, у него получится, так что недолго тебе среди нас единственным епископом оставаться.
Оба рассмеялись, и вскоре Роберто ушел, не подозревая, маховик каких событий запустил своей болтовней.
Андреа Кальво не желал и думать о том, что Надьо станет епископом Тревийским. Напротив, он решил сам претендовать на это место и обратился за поддержкой к семейству Винчини. Те, памятуя о будущем родстве, обещали помочь.
Очень скоро Стефанио стало известно, что о епископстве, которое он считал почти своим, хлопочет богатый банкирский род. Он навел справки и быстро узнал, что за этим стоит Андреа Кальво, его давний враг.
«Неужели не угомонился? Нет, это не может быть совпадением. Безусловно, он узнал, что я нацелился на это место, и решил меня опередить. Что ж, посмотрим».
Несмотря на то, что у Стефанио были неплохие покровители — несколько кардиналов и Франческо д'Эсте, ставший на днях герцогом Модены и Реджио, обещали ему поддержку — он прекрасно понимал, что с таким семейством, как Винчини, справиться будет трудно.
При следующей встрече с Роберто, который задержался в Риме по делам епископства, Стефанио поинтересовался, встречался ли тот с Кальво. Услышав утвердительный ответ, спросил напрямую:
— Ты говорил, что я хочу стать епископом Треви?
— Кажется, да, — смутился Роберто. — Нельзя было?
— Что еще ты рассказал?
— Да ничего. Он просто расспрашивал про Марио и Лукрецию.
— Он знал про них?!
— Вроде бы да… хотя… Ох…
— И ты сказал, что она моя любовница, а Марио — сын? — мрачно уточнил Стефанио.
— Да. Но ты не должен волноваться, Андреа давно забыл ваши старые распри.
— Конечно. Видимо, поэтому Винчини сейчас и хлопочут для него о кафедре в епископстве Тревийском.
Роберто изумленно уставился на него.
— Серьезно?! Господь великий, что же я натворил!
— Ладно, Филин, — устало вздохнул Стефанио, — что сделано, то сделано. Посмотрим, чем это обернется.
Герцог Франческо д'Эсте был не на шутку обеспокоен готовящейся свадьбой юного Камилло с Элеонорой Винчини. Владельцы Модены и Реджио давно приметили этот лакомый кусок — Корреджо, и мечтали прибрать его к рукам. Князь Сиро был небогат и не мог позволить себе содержать большую гвардию. Это давало Франческо надежду, что через какое-то время он сможет захватить Корреджо силой. Но, женив сына на девушке из семьи Винчини, Сиро, безусловно, разбогатеет, и тогда завоевать его княжество будет ох как непросто.