Хроники ветров. Книга 3. Книга Суда

– Расскажи мне о девушке. Она красивая?

– Да, наверное. У нее русые волосы, а глаза зеленые, яркие-яркие и…

Коннован слушала и ловила снежинки, а они, соприкасаясь с кожей, таяли. Сидеть во дворе с каждой минутой становилось все холоднее и холоднее, но Фома терпел.

– Я отсюда уйду, пусть не сейчас… сейчас мне сил не хватит ветер позвать, да и заблокировали… я же говорю тюрьма. Но потом, когда немного приду в себя, чтобы этого не было, – она проводит ладонью по щеке, кончиками пальцев касаясь заживающей кожи. – Тогда ни одна сволочь меня здесь не удержит. Внизу не так и плохо… попрошу Карла, работа всегда найдется. А если не найдется, то… тоже что-нибудь придумаю. Все будет хорошо.

Фома ничего не ответил, потому как понятия не имел, что нужно говорить в подобных случаях. А она, весело рассмеявшись, предложила.

– Поужинаешь со мной? Приглашаю.

В ее комнате темно, прикрытые железными ставнями окна не пропускают ни свет, ни свежий воздух, тяжелая гроздь светящихся шаров под потолком лишь будоражит темноту, населяя ее смутными нервными тенями. В блеклом свете стены кажутся неровными, а массивная мебель гротескно-большой, сама же Коннован – маленькой и еще более хрупкой. Она отчаянно не вписывается в обстановку комнаты, но сама словно и не замечает этого несоответствия.

– Ты садись куда удобнее, с мебелью тут пока не очень, ну да все лучше, чем в палатке. А задерживаться я не собираюсь.

Она села на пол, на мохнатую черную шкуру, от которой ощутимо пахло пылью и дымом.

– Мне так удобнее, а ты стул возьми… или вон кресло.

– Да нет, давай и я.

И стул, и кресло выглядели чересчур массивными, чтобы быть удобными. А шкура мягкая, и запах уютный.

– Если бы еще камин… если когда-нибудь у меня будет свой дом, то обязательно с камином.

– А это разве не дом?

– Дом, – согласилась Коннован, – но не мой. Я чужая здесь. И ты чужой, ты не можешь не чувствовать этого… а я еще сильнее. Две сотни чертовых комнат и все до одной пропахли Микой. Ее цвета, ее стиль, как отпечатки пальцев… клеймо. На нем тоже. А он не видит. Или видит, но нравится, она же красивая… и ядовитая. И раньше меня на дух не выносила, а теперь ненавидит. Странно, что до сих пор не убрала, чего ждет – не понятно.

– Может, тебе только кажется?

В дверь постучали и молчаливая служанка, ни жестом, ни взглядом не выдавая удивления, поставила поднос на пол. Хлеб, жареное мясо, рыба, овощи, нарезанный тонкими ломтями сыр и графин с вином. Один бокал, одна тарелка…

– Вам тоже сюда подать? – голос у служанки хриплый, а взгляд холодный, будто Фома сделал что-то предосудительное.

– Да, сюда, – ответила Коннован, мило улыбаясь. – И завтра тоже. Ты ведь не против?

– Нет.

Служанка вышла, а Конни, поддев когтем полупрозрачный ломтик сыра, сказала:

– Пошла доносить. Она тоже меня ненавидит, хотя нет, ненавидит – чересчур сильное слово, скорее недолюбливает, как и все остальные слуги. За что – понятия не имею, его обожают, а я здесь лишняя. Вина хочешь? Правда, бокал один, но как-нибудь поделимся.

Вино сладкое, терпкое с легким привкусом горечи, тусклый желтый свет тонет в бокале, опускаясь на дно клубком лохматой темноты. Разговаривать не о чем, но и молчание не тяготит.

– Иногда мне кажется, что всем было бы проще, если бы я умерла. Ведь ничего бы не изменилось, Рубеус был бы хранителем, Мика жила бы спокойно, и ты тоже, и Карл, и весь чертов остальной мир, а я мешаю. И все вокруг словно задались целью показать, насколько я им мешаю. Но тогда почему он не разрешит мне уйти?

– А может у него есть на то причины?

– А может ему нужно научиться стучать? – огрызнулась Коннован. – Или теперь принято входить без стука?

– Хельмсдорф – мой замок, зачем стучать? – нимало не смутившись, ответил Рубеус. – Вот решил заглянуть, а вдруг тебе плохо стало.

– До того, как ты появился, было очень хорошо.

– Извини.

Ни тени раскаяния, а вот Фома по непонятной причине чувствовал себя виноватым. Он бы многое дал, чтобы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте. Не дожидаясь приглашения, Рубеус сел на пол.

– Ничего, что без приглашения? – улыбка у него какая-то нервная, больше похожая на оскал. – А почему на полу?

Она не ответила, и Фома молчал, и Хранитель тоже, но на этот раз молчание было враждебным, наполненным тщательно скрываемой, а оттого втройне болезненной, обидой. Первым не выдержал Рубеус, поднялся, стряхнул со штанов невидимую пыль и спокойно, даже вежливо, произнес:

– Прошу прощения, я наверное помешал… разговору, но Фома, можно тебя на минуту?

– Оставь его в покое! – взорвалась Коннован. – Мы просто разговаривали. Словами. Как нормальные люди, или ты уже забыл, что такое нормальный разговор?

– Ну почему забыл? Я ведь тоже только поговорить. Всего несколько слов. По старой дружбе.

Он и в самом деле сказал всего несколько слов, но тон, каким они были произнесены, и выражение лица, оскаленные клыки, коготь, впившийся в шею совсем рядом с артерией заставляли отнестись к сказанному со всей серьезностью.

– Если ты… посмеешь… хоть пальцем прикоснуться к ней, убью.

Когда Фома вернулся в комнату, Коннован ни о чем не спросила, а если бы и спросила, то он вряд ли бы ответил. Жаль только, сумрачно-желтое очарование вечера поблекло. И вино приобрело неприятный полынный привкус.

– Извини, я не думала, что он придет. Зачем, если ему все равно?

– А может не все равно? – Фома пощупал шею и на всякий случай отодвинулся от Коннован чуть дальше, мало ли… она сделала вид, что не заметила. – Может, тебе просто кажется, что все равно?

Коннован

Глупая выходка, зачем я затеяла этот ужин в комнате? Можно было спуститься вниз, ведь никто же не запрещал… но в комнате уютнее, чем в большом зале, а Фома – единственное существо в чертовом замке, которое мне хотелось видеть. Жаль, что вышло так… неудачно. Он ушел, а я лежала на полу и думала о том, что делать дальше. Понятно, что надо уходить из Хельмсдорфа, но вот куда, это только на словах я смелая, на самом же деле страшно, вряд ли за стенами Северного замка мир отличается дружелюбием, к тому же мира как состояния там нет, война идет.

Ветер царапнул прикрывающий окно щит, будто в колокол ударили. Играет? Или тоже мною не доволен? В бурой лохматой шерсти застряла длинная красная нить. Красное прочно ассоциировалось с Микой, хотя сегодня, кажется, она в небесно-голубом.

Не хочу думать о Мике, неприятно и… просто не хочу. В бокале осталось еще вино, а на тарелке сыр… легкий запах лаванды… хотя это не лаванда, что-то другое, уютное и успокаивающее. Тянет в сон и с каждой минутой все сильнее. Ветер мурлычет за окном, точно колыбельную напевает, на часах без четверти шесть, там, снаружи рассвет, но я внутри.