Хроники Вторжения

На кухне мы застали Сеню в прежней диспозиции. От крабовых палочек осталась груда оберток. Сеня лупил с куска сыровяленую «Краковскую», заедая горбушкой «Бородинского».

– Ты бы сообразил, Викулыч, – распорядился Эдик.

Я вспомнил, что в баре у меня хороший коньяк – храню для своей дамы сердца, она у меня коньячок хороший весьма жалует, – и еще вермут. Все это принес на кухню.

Эдуард разлил на троих, порезал хлеб и остатки колбасы и после тоста: «Ну, со свиданьицем» вдруг зарядил:

– Возвращаюсь я это поездом из Мурманска, в купе – два попутчика. Оба примечательные типы. Один – освободившийся зек, четырнадцать лет ходки, второй – юноша православный, проповедник. Мне остается только наблюдать. Всю дорогу они спорили. Зек говорит: «Что мне твой мессия? Все, что ты тут жуешь, я выдрочил пятнадцать лет назад». Какова реплика! Вы дармоеды, говорит, за наш счет живете. Только в зонах работают, зона всю страну кормит. Вот тут мне, парни, гениальный сюжет в голову вошел. Солнышко с рассветом кланяется, колеса гупают, зек Володя добродушно поучает юного миссионера, а у меня прямо в голове...

Сеня зверски стрельнул глазами в Эдика, плеснул себе коньяку, залпом выпил. Но я заметил – Эдик его зацепил.

Эдик продолжал:

– Вообразите мир, где работают только зеки. Вся материальная деятельность на них. А прочие пописывают стишки, сочиняют музыку, творчески переосмысливают жизненный путь, лепят голых баб из бутылочных осколков, авангардисты, туды их. И вот, стало быть, собрались в купе три таких умника, стихи в дороге друг другу читают, магнитофон слушают. Обсуждают. Общаются. И тут к ним подсаживается задрипаный такой мужичонка. Освободился, значит. Сидит, балдеет, пивко неторопливо потягивает. Ну, потом ему чаю захотелось. Выловил проводницу и стал ей заливать, что к любому человеку можно подобрать ключик. Дальше возвращается в купе и с порога рубит: «Все вы тут тунеядцы. А в жизни, кроме нас, никто ничего не делает». В общем, глаза раскрывает, жизни учит. Для одного юноши зековские речи оказываются пресловутым ключиком – он проникается и решает принести материальную пользу людям. Но для того, чтобы принести пользу людям, – надо совершить преступление. Приезжает он к себе домой, убивает соседа, пьяницу и дебошира. Суд. Он объясняет мотивы – и его оправдывают, поскольку действовал, мол, из благородных побуждений. Он прямо из суда идет и грабит ювелирный магазин. При этом проламывает череп продавщице. Молодца берут с поличным. На суде он, уже поумневший, врет, что хотел денег, купаться в золоте, в бриллиантах. Но на детекторе лжи эксперты его раскалывают – «благородные побуждения, хочет принести пользу, альтруизм». Вердикт суда – оправдать. Что такое? Принимается наш юноша за женщин – серия изнасилований и убийств. Судмедэкспертиза, ментоскопирование – вывод неутешителен: «Встреча с бывшим заключенным тяжело травмировала психику, но не изменила альтруистического склада характера». Вывод суда – принудительное лечение. В психушке наш юноша создает партию Будущих Зеков, под лозунгом «За производительный труд для всех без ограничений». Воюет с больничным режимом, но все тщетно. Государство до тошноты демократическое. «Преступником может быть признан только человек, преступником родившийся». То есть, преступление это не преступное деяние само по себе, а совершаемое из преступных побуждений. Ну как? Говорю вам – гениально!

Сеня осмысленно смотрел на Эдика. С уважением.

– А вот меня как раз посадят, – твердо сказал он.

– А чего так, Сеня? – как ни в чем не бывало поинтересовался Эдуард.

– Я Шнизеля грохнул. Утренние новости видел?

– Я телевизор не смотрю, но насчет Шнизеля в курсе. Ты-то здесь при чем?

– Как это при чем? Как это при чем?! – завелся Сеня. – Я его два раза головой об пол припечатал. Пол мраморный. Из столовой затащил в сортир и башкой об умывальник, а потом об пол.

Здесь вмешался я:

– Ты же мне другое рассказывал...

– Да мало ли, что я рассказывал! – рявкнул Сеня, так что я прикусил язык. – Шнизель, козел, нипочем бы коробку сам не отдал!

Эдик спокойно налил Сене вермута – коньяк уже как-то незаметно прикончили – испросил:

– Где это, говоришь, было?

Сеня запнулся.

– Было, и все тут. В новостях сказали, что последний раз его видели в метро. Родственники, жена говорят – он отправился на Банную. А до Банной, якобы, не доехал. Я вам отвечаю – врут они, козлючины...

– Кто врет – органы, жена? – уточнил Эдик.

– Не-ет! – протянул Сеия. – На Банной они там врут. Ты бы видел эти хари. В бриллиантах, в платине, с мобилами... С чего они так жируют? Ученые, что ли? Так ученые сейчас с голой задницей... А-а? Вот ты это? Ты человека убивал?

Эдик изменился в лице – лицо сделалось непроницаемым. Он промолчал. Тут у Сени заверещал мобильник. Сеня скривился и отключил машинку:

– Не хочу...

Но зазвонил мой домашний телефон, тот самый, антикварный, эдисоновский. Ну, я подошел. Звонила Сенина супруга. Орала несусветно, куда делась ее непрошибаемость?

– Где Семен?! Он у тебя?! Где он?

Мне почудилось, что Земле каюк.

– У меня, – только и выдавил я.

– О боже! – как будто бы я сообщил нечто катастрофическое и бесповоротное. – Дай его!

– Сейчас. Сеня, тебя твоя требует. Что-то у вас случилось...

Сеня нехотя подошел.

– Ну? Что-о? Какое свидетельство? Из какого загса? Да заткнись ты, дура! А я кто? Да живой я! Все, дома поговорим. Все, я сказал. Когда буду – не знаю.

Сеня бросил трубку:

– Бардак какой-то!

– Что, брат, из загса свидетельство? О бракосочетании с высокой шатенкой? – поинтересовался Эдик.

– Откуда ты знаешь про нее?

– А вот Викула рассказал.

– Трепло! – убежденно произнес Сеня.

Я обиделся. А Сеня вдруг схватился за сердце:

– Давит что-то.

Расстегнул воротничок, потянул рукой джемпер. По лицу текли струйки пота.

– Викула, нитроглицерин есть? – спросил Эдик.

– У меня все есть.

Я полез в кухонный шкаф, на полку, служившую аптечкой. Сеня схватил таблетки и бросил под язык две штуки. Некоторое время сидел, сосредоточенно массируя грудную клетку. Потом сказал:

– Вроде попустило.

Взял бутылку, хотел было плеснуть себе вермута, но заколебался.

– Ты не молчи, ты говори, – сказал Эдик.

– А что говорить? Чуть богу душу не отдал. Мне Ирка чего звонила? Посыльный из загса. Почему, спрашивает, свидетельство о смерти не забираете? Специально вам носи. Подъезды у всех на замках, не достучишься. Короче...

– Я думаю, вермут тебе можно. Он на травах, спазмы снимает.

– Да? Можно? – Сеня поспешно нацедил себе в стакан грамм пятьдесят, как будто лекарство налил, и торопливо выпил. Прислушался к ощущениям. – Короче, оформили на меня свидетельство о смерти. Главное, дата там какая. Двадцатое декабря. Когда я на Банную ездил. Причина смерти – инфаркт. Черт знает что. Вот скажите, что я этим гадам сделал, вурдалакам этим, шакалам, что? Зачем же так гадить? Ирка в истерике. А что я ей скажу?

Эдик вышел, принес листки с моей «реконструкцией и вслух зачитал: «Да свет оранжевый. И голоса:

– Может, не он? Может, документы не отдавать?..

– Отдавать, все равно его ТАМ оформлять будут...»

Эдик закурил и, прищурясь, уставился на Сеню. Что-то он соображал. Смалил и соображал. Сеня недобро на меня глянул; взял записки.

– Ну, писака, ну, наворочал, – листая, недовольно бормотал он. Видно было – на то, чтобы разозлиться, у него уже нет сил. – А, ну его!

И бросил их на стол.

Эдуард задавил в пепельнице бычок:

– Семен, дай-ка мобилку.

– На.

Эдик сделал два звонка. Я вдруг поплыл и, о чем шла речь, улавливал смутно: какие-то Леха и Серега, «джип» какой-то, «мухобойки» и «хлопушки»...

Через час явились друзья Эдика, эти самые двухметровые Леха и Серега.

– Все, мужики, собирайтесь, поехали, – распорядился Эдик. – Сеня, тебя домой?

– Зачем домой? – обиженно спросил Сеня. – Я себя нормально чувствую. А мы куда?

– Все туда же. Проверим наши творческие способности, – улыбнулся Эдик-авантюрист. – С помощью парочки «мухобоек». Так оно надежней будет. Не возражаешь?