Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности
Шрифт:
Пространное цитирование в этом случае – дань слогу Перцова. Современному исследователю, стремящемуся использовать анекдоты как исторический источник, очень повезло. В 2014 году в «Новом литературном обозрении» появилась книга «Советский анекдот. Указатель сюжетов». Это подлинная антология небольших литературных текстов, объединенных прежде всего по жанровому признаку. Следует отметить, что и ранее читатель мог встретиться с разного рода сборниками кратких юмористических текстов, посвященных специфике жизни в СССР. Однако книга Михаила Мельниченко – фундированное научное издание, что позволяет рассматривать приведенные в нем данные как достоверный исторический источник.
Важны для описания внешних и внутренних характеристик пространства «хрущевок» материалы самого известного советского сатирического журнала «Крокодил». Результаты фронтального просмотра номеров издания за 1952–1967 годы, а это 576 печатных единиц по 16 страниц каждая, позволяет утверждать, что «Крокодил» – настоящий кладезь сведений о повседневной жизни в СССР. И это несмотря на откровенную «советскость» и политическую заостренность журнала. Невольно вспоминается довольно злобная реплика одного из героев фильма
Достойным дополнением картины быта в новом жилом пространстве является и советская живопись, прежде всего, картины Юрия Пименова. Особую ценность для визуализации специфики жизни в новом жилом пространстве представляют следующие полотна художника: «Район завтрашнего дня» (1957), «Франтихи» (1958), «Свадьба на завтрашней улице» (1962), «Первые модницы нового квартала» (1961–1963), «Движущиеся границы города» (1963–1964), «Утро в городе» (1964), «Лирическое новоселье» (1965), «Тропинка к автобусам» (1966), «Перед танцами» (1966). Многие суждения о «хрущевках» автор книги сформулировал под влиянием визуальных источников, поэтому и картины, и «картинки» – важная часть текста. Однако разного рода обстоятельства, в частности связанные с особенностями российского авторского права, определили особенности работы с так называемым «иллюстративным материалом». В книге используется прием «визуального цитирования», то есть авторского изложения и осмысления «рисованных» материалов, а проще говоря, пересказа их содержания с одновременной интерпретацией изображенных деталей.
Обращение автора книги о «хрущевке» к этой методике сродни эксперименту, такого еще делать не случалось. Помощь пришла неожиданно. У прекрасного писателя Константина Паустовского в первой части трилогии «Повести о жизни» – по сути дела, в мемуарах о ранней юности, которые вышли в 1946 году под названием «Далекие годы», – есть забавное описание практик изучения иностранных языков в российских гимназиях:
Француз Сэрму… приносил под мышкой большие олеографии и развешивал их на стене. Сэрму развешивал олеографии, брал… указку, показывал на поселян, танцующих с серпами, или на котенка и спрашивал громовым голосом по-французски:
– Что видим мы на этой интересной картинке?
Мы хором отвечали по-французски, что на этой картинке мы ясно видим добрых пейзан или совсем маленькую кошку, играющую нитками достопочтенной бабушки.
Много лет спустя я рассказал своему другу, писателю Аркадию Гайдару, как мосье Сэрму обучал нас французскому языку по олеографиям.
Гайдар обрадовался, потому что и он учился этим же способом. Воспоминания начали одолевать Гайдара. Несколько дней подряд он разговаривал со мной только по методу Сэрму…
Когда мы возвращались в Москву по пустынной железнодорожной ветке от станции Тума до Владимира, Гайдар разбудил меня ночью и спросил:
– Что мы видим на этой интересной картинке?..
– Мы видим, – объяснил Гайдар, – одного железнодорожного вора, который вытаскивает из корзинки у почтенной старушки пару теплых русских сапог, называемых валенками.
Сказав это, Гайдар – огромный и добродушный – соскочил со второй полки, схватил за шиворот юркого человека в клетчатой кепке, отобрал у него валенки… Испуганный вор выскочил на площадку и спрыгнул на ходу с поезда. Это было, пожалуй, единственное практическое применение метода господина Сэрму.
Опыт преподавателя французского применен и в книге о «хрущевке». Автор с большим напряжением пытается облечь в словесную форму те или иные изобразительные приемы, которыми пользуются и живописцы, и художники-карикатуристы. Но эти потуги все же позволяют избежать превращения визуальных источников в «развлекательные иллюстрации», не связанные с общим исследовательским текстом, а также обойти возможные казусы, связанные со спецификой авторского права.
Сразу надо предупредить читателя, что автору во избежание множественных тавтологий приходится употреблять разнообразные синонимы понятия «пространство». Иногда они довольно точны, иногда парадоксальны, иногда носят социально-уточняющий характер. К числу последних можно отнести, например, синонимы «плацдарм», «ристалище», «раздолье», «надел».
Текст очерков разделен на три части и организован по пространственному принципу.
Первая часть, «Вид снаружи», посвящена проблемам вербальных и территориальных границ нового вида жилья, вживания «наделов» типового жилья в стабильные социально-географические локусы, а также характеристикам
внешнего вида домов, принципиально новых для огромной территории СССР. Так следовало бы написать в исследовании архитектурно-антропологического направления. Ну а если несколько снизить научный пафос, то обобщить содержание глав первой части очерков о «хрущевках» можно следующим образом. Это рассказ о появлении, существовании и смысле слова хрущевка; о феномене советского микрорайона и георасположении типового строительства, о так называемых «зачистках пространства» – вытеснении излишеств из архитектуры; о том, так ли однообразны были типовые здания.Вторая часть, «Личные места общего пользования», – повествование о парадоксальных аренах бытования в стандартном индивидуальном жилье, о персональных местах общего пользования (МОП), прежде всего о кухнях и санузлах. В мире советских коммуналок их смело можно было назвать ристалищами быта. В отдельных же квартирах, предназначенных для одной семьи, функционально-гигиеническая и социально-психологическая атмосфера МОПов менялась. Но процесс был непростым.
Третья часть очерков, «Жилая площадь», связана с «территориями» не подсобными, а предназначенными для отдыха и свободного времяпрепровождения. В индивидуальных спальнях и общих комнатах (гостиных) формировались новые черты частного, во многом схожие с канонами европейской приватности.
Все три части книги, кроме материала о «хрущевках», содержат довольно объемные экскурсы в перипетии обыденной жизни «человека советского» дохрущевского времени. Без описания канонов быта российского, а главное – советского прошлого первой половины XX века невозможно оценить масштабы изменений повседневности, произошедших в стране в результате массового жилищного строительства.
Важная часть структуры очерков – приложение. Кроме традиционного списка литературы, именного и предметного указателей, в него входит таблица «Сводные характеристики серий „хрущевок“». Она выглядит непривычно для историко-антропологических очерков: такой систематизированный материал нечасто встречается даже в литературе архитектурно-строительного жанра. А ведь сведения о разных сериях типовых квартир в СССР необходимы для знакомства с метрическими параметрами нового жилого пространства, характеристиками строительных материалов, зонами размещения и, наконец, продолжительностью существования «хрущевок». Автору удалось представить описание 22 серий домов, которые строились с 1957 по 1963 год. Выборка, конечно, достаточно условна, но в то же время может считаться репрезентативной. Ведь даже Филипп Мойзер и Дмитрий Задорин – создатели фундаментального издания «К типологии советского домостроения. Индустриальное жилищное строительство в СССР» (2018) – привели данные всего лишь о девяти сериях «хрущевок». И это не помешало построить грамотную модель архитектурно-строительного феномена. Думается, что для социально-исторических очерков 22 объектов хватит, чтобы сделать некоторые выводы и обобщения – особенно если руководствоваться слоганом песика Фафика о мыслях людей великих, средних и авторов научно-популярных книг.
А теперь совсем немного о программе реновации. Читатели (а хочется надеяться, что таковые появятся) обязательно будут искать в книге ответ на вопрос о сносе зданий с первыми индивидуальными квартирами для одной семьи. Так вот. Стремление освободить престижные, ныне занятые «хрущевками», городские территории для возведения элитного и не очень, но обязательно многоэтажного жилья – главная цель современной российской реновации. И это первое и последнее упоминание о ней в книге «Хрущевка: советское и несоветское в пространстве повседневности».
Часть I. Вид снаружи
Пространство всегда имеет границы и видимые, и невидимые. Первые связаны с физическим обособлением локусов жилья и, как правило, метрически и географически обоснованы. И размеры, и местоположение квартиры, конечно же, влияют на качество жизни людей ее населяющих. Но, как показывает практика жизни, для ощущения комфорта повседневного существования немаловажны и социальный статус и престиж места обитания. А они формируются с помощью знаковых названий тех или иных видов жилья. «Я живу в палатке» или «я живу в палатах» – почувствуйте разницу! Да, слово – это сила. И это не излишняя эмоциональность, а истина, особенно если речь идет о бытовых практиках. Еще в 1947 году немецкий философ Мартин Хайдеггер отметил в «Письме о гуманизме»: «Мысль дает бытию слово. Язык есть дом бытия». Несмотря на то что хайдеггеровский афоризм трактуют по-разному, бесспорно одно – язык как универсальное явление культуры тесно связан с проблемами повседневности. Он формирует речевые знаки новых бытовых реалий и одновременно сам трансформируется под их воздействием. Именно поэтому, прежде чем начать описывать характеристики внешнего вида появившихся в СССР в годы оттепели принципиально новых домов, следует все же попробовать разобраться, что все-таки означает понятие «хрущевка». Ведь в этом локусе формировались не совсем советские черты советской повседневности.
Глава 1. «Хрущевка»: реальный мем и возможное определение
Итак, о слове, которое было, есть и, скорее всего, еще долго будет: о лингвистическом артефакте «хрущевка». Это сугубо русское существительное. В иных языках у него нет аналога. «Хрущевка» вращается в многообразных лингвистических средах вполне самостоятельно, без перевода, и выглядит в латинской транскрипции следующим образом: «Khrushchyovka». Ее можно причислить к так называемым русизмам, наряду со «спутником» и «перестройкой». Правда, эти слова существовали в русской речи и до революции 1917 года. Они легко переводятся на другие языки. «Спутник» в англоязычном варианте – это companion или satellite, а перестройка – restructuring. Одновременно без перевода, с сохранением своего русского звучания в латинской транскрипции обе эти лексемы превратились в советизмы, вошедшие в мировое языковое пространство. Точно известны годы их рождения. «Спутник» появился в иностранных языках в 1957 году, когда СССР приступил к активному освоению космоса, а «перестройка» – в 1985 году, ознаменовав начало слома советской политической и экономической системы.