Хрустальный грот. Полые холмы

— Мои люди переправили тебя через Узкое море только потому, что ты упомянул о тайнах, которые могут быть мне полезны. Разве не так?

— Господин, — заговорил я с некоторым отчаянием, — я не знаю, что может быть для тебя полезным. Я говорил с ними языком, который, по-видимому, был им понятен. Я думал, что они собирались убить меня. Я спасал свою жизнь.

— Понимаю. Что ж, теперь ты в безопасности. Почему ты сбежал из дому?

— Потому что после того, как скончался мой дед, мне было опасно оставаться во дворце. Моя мать собиралась постричься в монахини, а дядя Камлах уже однажды пытался убить меня, а его слуги убили моего друга.

— Твоего друга?

— Моего слугу. Его звали Сердик. Он был рабом.

— Ах да. Мне говорили об этом. Мне также сказали, что ты поджег дворец. Тебе не кажется, что это… чересчур?

— Возможно. Но кто-то должен был воздать ему честь. Он принадлежал мне.

Брови Амброзия поползли вверх.

— Ты говоришь об этом как о поводе или об обязанности?

— Господин? — обескураженно переспросил я, затем, подумав, медленно произнес: — Думаю, это было и то, и другое.

Амброзий посмотрел на свои руки. Он убрал их с подлокотников и скрестил на столе перед собой.

— Твоя мать… принцесса, — сказал он, будто эта мысль прямо следовала из нашего разговора. — Они и ей причинили вред?

— Конечно, нет!

Он поднял голову на мой возмущенный тон, и я поспешил объяснить:

— Прости, милорд, я хотел лишь сказать, что если бы они собирались причинить ей вред, то как бы я мог убежать? Нет, Камлах никогда не причинит ей вреда. Я же говорил тебе, что она уже долгие годы желала удалиться в обитель Святого Петра. Не припомню, чтобы она отказала в приюте какому-нибудь христианскому священнику, забредшему в Маридунум, и даже сам епископ, когда приезжал из Каэрлеона, всегда останавливался во дворце. Но мой дед не позволял ей уйти в монастырь. Из-за этого они часто ссорились с епископом… и еще из-за меня. Епископ хотел меня окрестить, а дед и слышать об этом не желал. Наверное, он хотел купить такой ценой согласие моей матери выйти замуж за человека, которого он подберет ей в мужья, или признание в том, кто мой отец. Но она не соглашалась и не открыла ему правду. — Я умолк, опасаясь, не слишком ли много я болтаю, но Амброзий не отводил от меня пристального взора и, казалось, внимательно слушал. — Мой дед поклялся, что она никогда не достанется церкви, — добавил я, — однако сразу после его смерти она попросила Камлаха, и тот согласился. Он и меня запер бы в монастырь; поэтому я и убежал.

Амброзий кивнул:

— Куда ты направлялся?

— Не знаю. Тогда, в лодке, Маррик правильно сказал, что мне пришлось бы пойти к кому-нибудь. Мне всего двенадцать лет, и, поскольку я не могу быть хозяином самому себе, мне нужно найти покровителя. Я не хотел, чтобы им стал Вортигерн или Вортимер, но я не знал, куда еще мне податься.

— Итак, ты убедил Маррика и Анно сохранить тебе жизнь и привезти тебя ко мне?

— Не совсем, — честно признался я. — Поначалу, не зная, куда они направлялись, я просто сказал первое, что пришло мне на ум, чтобы спасти себе жизнь. Я отдал себя в руки бога, который привел меня на их тропу, а потом и на корабль. Поэтому я убедил их перевезти меня через море.

— Ко мне?

Я кивнул. Огонь в жаровне мигнул, и вокруг затанцевали тени. Тень пробежала по щеке Амброзия, и показалось, что он улыбнулся.

— Почему же ты не обождал, пока они не сделают это? Зачем было прыгать с корабля? Зачем рисковать замерзнуть насмерть посреди поля?

— Да ведь я боялся, что в конце концов они не захотят привезти меня к тебе. Я подумал, что они могут догадаться, как… насколько малый интерес я для тебя представляю.

— Поэтому ты рискнул сойти на берег зимней ночью, в чужой стране, а бог бросил тебя прямо к моим ногам. Сдается мне, ты и твой бог — вместе довольно могущественное сочетание. Похоже, у меня нет выбора.

— Мой господин?..

— Возможно, ты прав и можно сыскать способ, каким ты сможешь послужить мне. — Он снова посмотрел на стол, взял перо и повертел в пальцах, как бы изучая его. — Но ответь мне сперва, почему тебя назвали Мирддином? Ты говорил, что твоя мать так и не сказала, кто был твой отец? Даже не намекнула? Может быть, она назвала тебя его именем?

— Нет, господин. Имя Мирддин здесь ни при чем. Это один из древних богов — его святилище как раз перед воротами обители Святого Петра. Он был богом горы, расположенной неподалеку, и, как говорят, — других мест за пределами Южного Уэльса. Но у меня есть и другое имя. — Тут я заколебался. — Я никому прежде не говорил об этом, но я уверен, что это имя моего отца.

— И какое же это имя?

— Эмрис. Я слышал, как она однажды разговаривала с ним ночью, много лет назад, когда я был совсем маленьким. Но я не забыл. Было что-то в ее голосе. Такое сразу поймешь.

Перо замерло в его руках. Амброзий взглянул на меня из-под насупленных бровей.

— Разговаривала с ним? Выходит, это был кто-то из обитателей дворца?

— О нет, ты меня не так понял. Это происходило не наяву.

— Ты хочешь сказать, что это был сон? Видение? Подобно тому, как ты видел быка сегодня ночью?

— Нет, господин. Я не стал бы называть это сном — это было реально, но сама реальность была иной. Со мной так иногда бывает. Но в тот раз, когда я услышал мою мать… Во дворце есть гипокауст, им уже многие годы не пользуются. Позже его забили землей, но когда я был юн… когда я был маленьким… я обычно заползал в подпол, чтобы спрятаться от людей. Я хранил там свои сокровища, ну, знаешь, безделушки, которые дети собирают, а взрослые выбрасывают, если находят.

— Знаю. Продолжай.

— Правда? Я часто ползал в подполе, и вот однажды ночью я пробирался под ее покоем и услышал, как она вслух разговаривала сама с собой, словно молилась. Помню, она произнесла «Эмрис», остальное стерлось из памяти. — Я посмотрел на Амброзия. — Знаешь, бывает так, что свое имя улавливаешь даже тогда, когда невозможно разобрать другие слова. Я тогда подумал, что она молилась за меня, но, повзрослев, вспоминая услышанное, я стал считать, что моего отца, должно быть, звали Эмрисом. Понимаешь, меня мать звала Мерлином. В ее голосе было что-то странное… и потом, она никогда не называла меня Эмрисом.

— Почему она звала тебя Мерлином?

— По названию сокола.

— Тогда и я буду звать тебя Мерлином. Ты наделен смелостью и глазами, которым, по-видимому, открыты дальние дали. Однажды мне могут понадобиться твои глаза. Но сегодня мы начнем с более прозаических вещей. Расскажи мне о своем доме. Что он собой представляет?

— Если я буду служить тебе… то, конечно, расскажу обо всем, что знаю… Но… — Я заколебался, и он продолжил за меня:

— Но тебе нужно мое обещание, что когда я завоюю Британию, то не причиню вреда твоей матери? Я обещаю тебе. Она будет в безопасности так же, как и любой мужчина или женщина, которых ты попросишь пощадить, потому что они были добры к тебе.

Я ошеломленно уставился на него:

— Ты… ты очень великодушен.

— Если я покорю Британию, то смогу позволить себе быть великодушным. Хотя, наверное, мне стоит сделать оговорку. — Он улыбнулся. — Ты поставишь меня в трудное положение, если попросишь помиловать твоего дядю Камлаха.

— Об этом не может быть и речи, — ответил я. — Когда ты завоюешь Британию, он будет уже мертв.

Наступила тишина. Его губы разомкнулись, но, по-моему, он передумал и сказал вовсе не то, что хотел вначале:

— Я сказал, что мне однажды могут понадобиться твои глаза. Теперь, когда я дал тебе слово, давай побеседуем. Не обращай внимания, если вещи, о которых мы будем говорить, покажутся тебе не стоящими обсуждения. Позволь мне судить об этом.

После мы долго беседовали. Тогда мне не показалось странным ни то, что он говорил со мной как с равным, ни то, что он провел со мной полночи, задавая вопросы, ответы на которые, хотя бы отчасти, мог получить от своих шпионов. Думаю, не менее двух раз приходил раб, чтобы безмолвно доложить углей в жаровню, и один раз послышалось бряцание оружия и команды часовым, сменяющимся у двери. Амброзий спрашивал, подбадривал, слушал, а иногда что-то записывал на дощечке перед собой или просто сидел и смотрел на меня, подперев кулаком подбородок, но большей частью не сводил с меня свой прямой взгляд из-под нависших бровей.