Хрустальный грот
Шрифт:
Я полагал, что, перебирая руками по канату, без шума приземлюсь в тени на пристани. Но не имея никакого «морского» опыта, я не учел одну вещь — легкий вес малого судна. Когда я повис на канате, оно резко наклонилось и, раскачиваясь, неожиданно накренилось в сторону пристани. Канат под моим весом опустился к воде и начал сворачиваться в петлю. В том месте, где я прилип к канату, как обезьяна, он внезапно встал вертикально. Ноги потеряли опору, руки не могли удерживать мой вес. Я заскользил по канату, как бусинка по нитке.
Если бы судно качнулось более плавно, оно придавило бы меня к пристани или я бы пошел на дно, достигнув нижнего изгиба петли. Но оно повело себя, как пугливая лошадь. Когда судно стукнулось о кромку пристани, я как раз был на ее уровне. Оно
Времени на раздумья не было. Я слышал шлепанье босых ног по палубе. Видно, часовой побежал посмотреть, что случилось. Я сгруппировался, перекатился, вскочил на ноги и уже бежал, прежде чем он с раскачивающимся фонарем оказался на том месте, где я только что был. Он что-то кричал, но я уже скрылся за углом строений и был уверен, что он не видит меня. Даже если бы и видел, я все равно считал себя более-менее уже в безопасности. Сначала мой страж проверит каюту, где меня заперли, но даже в этом случае я сомневался, что он осмелится оставить судно. На пару секунд я прислонился к стенке, крепко прижимая к себе расцарапанные руки и стараясь привыкнуть к темноте. Я быстренько огляделся, чтобы выбрать направление движения.
Сарай, за которым я укрылся, стоял в дальнем конце пристани. Прямая лента гравиевой дороги тянулась в направлении видневшихся вдали огней, скорее всего — город. Там, где дорога уходила в темноту, мерцали тусклые огоньки, принадлежавшие направляющемуся в город каравану. Все будто замерло.
Нетрудно было догадаться, что столь тщательно охраняемый груз ждали именно в штабе Амброзиуса. Я не представлял себе, как мне добраться до него или вообще до какой-нибудь деревушки, или города. А пока мне нужно было разыскать себе еду и теплый кров, под крышей которого я мог бы найти убежище и дождаться наступления дня. Бог, видимо, покровительствовал мне.
Было бы неплохо, если бы он помог мне еще и с едой. Изначально я планировал обменять на еду какую-нибудь из драгоценностей, но теперь, труся следом за повозками, подумал, что мне все-таки придется что-то украсть. На худой конец у меня оставалась коврига ячменного хлеба. Потом дождусь рассвета, и... Если Амброзиус проводил «встречу», как выразился Маррик, то будет совершенно бесполезно отправляться в его штаб и добиваться аудиенции. Сколько бы важной ни представлялась мне собственная персона, охрана Амброзиуса будет руководствоваться другими соображениями, узрев меня в подобном виде. Дождемся наступления дня.
Стояла стужа. На фоне черного морозного воздуха пар моего дыхания казался серым. Луна не светила, зато, как волчьи глаза, сверкали звезды. Блестели схваченные морозцем камни на дороге. До меня доносился звонкий цокот копыт и звучный скрип колес. На мое счастье ветра не было. От бега я согревался, но близко подходить к конвою опасался. Повозки и люди еле тащились, поэтому время от времени я замедлял свой бег. Мороз проникал под рваную мешковину, и я колотил себя руками, пытаясь разогнать кровь.
Мне везло: на дороге было где спрятаться. Кругом росли кусты. Группами или поодиночке, они застыли, припав к земле и протянув свои ветви в направлении господствующего здесь ветра. Резко выделяясь на фоне звездного неба, в кустах стояли огромные камни. Сначала я принял их за большие вехи. Они будто росли прямо из земли, их нестройные ряды напоминали деревья, погнутые ветром. Или аллею неведомых мне богов. Звездное сияние высветило поверхность одного из камней. Что-то привлекло мое внимание, когда я остановился. Грубо вырубленные в граните формы, оттененные, как сажей, холодным светом, — двуглавый топор. Стоящие, как на параде гигантов, камни терялись в темноте. Сухой поломанный чертополох колол мои босые ноги. Повернувшись, чтобы еще раз взглянуть на топор, я не увидел его. Он исчез.
Я выбежал на дорогу, сжимая стучавшие от холода зубы.
Именно от холода, отчего же еще? Повозки ушли значительно вперед, и я двинулся следом, стараясь бежать по землистой обочине, хотя она была
такой же твердой, как и сама дорога. Под сандалиями хрустел иней. Позади меня в темноте оставалось молчаливое каменное воинство. Впереди светился огнями городок, и меня уже касалось тепло его домов. По-моему, я, Мерлин, впервые бежал к свету и людям, спасаясь от одиночества.Город был обнесен стеной, как оно и полагалось, если город стоял у моря. Его окружал высокий земляной вал с изгородью наверху. С внешней стороны вала выкопали широкий ров, сейчас весь покрытый льдом. На расстоянии друг от друга во льду были сделаны пробоины, чтобы он не выдерживал тяжести тела. Я различал черные проемы и извилистые трещины. Их уже затянуло свежим льдом, похожим на матовое стекло. Через ров к воротам вел деревянный мост. При выезде повозки остановились, и навстречу страже от конвоя выехал офицер. Охрана неподвижно ожидала конца разговора. Мулы же нетерпеливо переминались, сопели и звенели упряжью, чувствуя близость теплой конюшни.
Если я и лелеял надежду залезть в повозку и таким образом проникнуть в город, то сейчас был вынужден распрощаться с ней. На протяжении всего пути солдаты, растянувшись цепочкой, с обеих сторон сопровождали караван. Офицер непрерывно контролировал все повозки. Поговорив со стражниками, он отдал приказ заезжать. Сам же развернул лошадь и отъехал в хвост колонны, к последней телеге. Мне удалось быстро рассмотреть его лицо. Мужчина средних лет, с крутым нравом и к тому же сильно замерзший. Не из тех, кто терпеливо выслушает или вообще станет слушать. Мне будет безопаснее остаться наедине со звездами и марширующим каменным воинством.
С глухим стуком ворота закрылись за конвоем. Я услышал скрип задвигаемых засовов.
Вдоль рва, на восток, вела едва заметная тропинка. Проследив ее направление, я заметил вдалеке огни. Они несомненно принадлежали какой-то усадьбе, расположенной за пределами города.
Я рысцой выбежал на тропинку, дожевывая на ходу ковригу хлеба.
Оказалось, что огнями светился приличных размеров дом, постройки которого образовывали закрытый двор: сам дом высотой в два этажа, баня, жилища для прислуги, конюшня и пекарня. Они были достаточно высокими с узкими окошками, добраться до которых мне не представлялось никакой возможности. Сводчатые ворота венчало железное крепление, где на высоте человеческого роста неярко горел факел, влажная смола шипела и трещала. Двор был освещен получше, но оттуда не доносилось ни шума, ни голосов. Ворота, конечно, были наглухо заперты.
Доверять свою судьбу привратнику? Я обогнул стену в надежде найти лаз. Из третьего окна — пекарни — несло холодом и плесенью. Но я все равно предпринял попытку забраться наверх. Оно представляло собой узкую щель, в которую даже я не пролез бы.
Дальше конюшня, загон... На меня пахнуло запахом скота и сухого сена. Рядом стояли дом вообще без окон и баня. Я снова вернулся к воротам.
Неожиданно совсем рядом звякнула цепь и раздался громкий лай собаки. Помнится, что я отпрыгнул назад на целый шаг и плотно прижался к стене. Кто-то открыл дверь. В тишине было слышно рычание пса. Человек постоял, что-то отрывисто сказал и закрыл дверь. Собака немного поворчала и успокоилась. Посопев, она с цепью потащилась в конуру. Я услышал, как она устраивалась там на сене.
Судя по всему, внутрь не пробраться и убежища там не найти. Я постоял, обдумывая положение, спиной по-прежнему прижимаясь к холодной стене, которая казалась теплее, чем воздух. Меня трясло от холода, мороз пробирал до самых костей. Я был уверен, что поступил правильно, убежав с корабля и не доверившись конвою. Может, постучать в дом и попроситься переночевать? Меня примут за нищего, и тогда расправа будет короткой. А если остаться здесь, к утру я окоченею насмерть. Буквально в двадцати шагах от меня, куда не попадал свет от факела, я заметил невысокие темные очертания каких-то построек, похоже на загон для скота. Было слышно, как внутри топчется живность. С ними, пожалуй, можно согреться: а если к тому времени у меня перестанут стучать зубы, то доем и корку хлеба.