Хрустальный кубок, или Стеклодувы

Отец имел обыкновение останавливаться в гостинице «Красная лошадь» на улице Сен-Дени, возле церкви Сен-Лё и главного рынка. Туда он меня и отвел, и там мы жили все три дня нашего пребывания в Париже.

Должна признаться, я была разочарована. Мы почти не выходили из гостиницы, где постоянно толпились люди – беднейшие из бедных – и скверно пахло, а если и выходили, то только в лавки и на склады, куда отца призывали дела. Раньше я считала, что наши углежоги из Ла-Пьера – грубые люди, но они казались вежливыми и любезными по сравнению с теми, что толклись на улицах Парижа; здесь тебя бесцеремонно пихали, не думая извиняться, и к тому же нагло на тебя пялились. Пусть я была тогда еще ребенком, но не смела показаться на улице одна и все время держалась возле отца или сидела в своей комнате в «Красной лошади».

В последний вечер нашего пребывания в Париже отец повел меня на площадь Порт-Сен-Мартен посмотреть, как парижане съезжаются к началу представления в опере, и это действительно был другой Париж, ничуть не похожий на нищий квартал вокруг нашей гостиницы. Блестящие дамы в брильянтах, украшающих голые плечи и грудь, выходили из экипажей, сопровождаемые кавалерами, так же роскошно одетыми. Весь этот блеск, все великолепие красок, оживленные голоса, вычурная, нарочито жеманная речь – можно было подумать, что они разговаривают на другом языке, их французский был совсем не похож на наш, – то, как двигались эти дамы, как они поддерживали юбки, как важно выступали рядом с ними кавалеры, покрикивая: «Расступись, дорогу госпоже маркизе!» – и расталкивая толпу, собравшуюся на ступенях оперы, – все это казалось мне сном, сказкой. Эти блистательные дамы и кавалеры распространяли вокруг себя диковинные, чужеземные ароматы, какие издают увядшие цветы, чьи лепестки сморщились и потеряли свежесть, и этот густой душный запах смешивался со смрадом грязи и пота, исходившим от тех, кто стоял возле нас, теснясь и толкаясь, подобно нам, в своем упрямом желании увидеть королеву.

Наконец подъехала ее карета, запряженная четверкой великолепных лошадей. Лакеи спрыгнули с запяток, чтобы отворить дверцы, и тут же, неизвестно откуда, появились придворные слуги, которые старались оттеснить зевак с помощью длинных палок.

Первым из кареты вышел брат короля, граф д’Артуа, – король, как все знали, не любил оперы и никогда там не бывал. За графом – рыхлым бело-розовым юношей в атласном камзоле, сплошь покрытом звездами и орденами, – следовала молодая женщина в розовом платье с огромным брильянтом в напудренных волосах и высокомерным выражением лица. Позже мы узнали, что это была графиня де Полиньяк, близкая подруга королевы. Затем, после короткой паузы, я увидела и саму королеву – она вышла из кареты последней. Мария-Антуанетта была вся в белом, на шее и в волосах у нее сверкали брильянты, ее светлые голубые глаза скользнули по толпе взором, выражающим полное безразличие. Опираясь на руку графа д’Артуа, она сошла на землю и исчезла из виду, такая миниатюрная, хрупкая и изящная, похожая на фарфоровые статуэтки, которые показывал мне утром отец, – они были выставлены в витрине лавки его знакомого купца.

«Ну вот, – сказал мне отец, – теперь ты удовлетворена?»

Я даже не могла сказать, получила ли удовольствие. Мне словно бы довелось заглянуть в другой мир. Неужели эти люди тоже едят, думала я, раздеваются, справляют нужду, как и мы? Этому невозможно поверить.

Остаток вечера мы провели, гуляя по улицам, чтобы «остыть», как выразился отец, и в то самое мгновение, когда мы остановились на улице Сент-Оноре, разговаривая с одним из знакомых отца, я увидела, что к нам приближается знакомая фигура, облаченная в великолепную форму аркебузиров. Это был мой брат Робер.

Он сразу же нас увидел, приостановился, потом сделал пируэт, словно балетный танцовщик, перепрыгнул через канаву посередине улицы Сент-Оноре и скрылся в саду, окружающем Тюильрийский дворец. Отец, который как раз случайно обернулся, удивленно посмотрел вслед удаляющейся фигуре.

– Если бы я не знал, что мой старший сын находится у себя дома, в Шен-Бидо, – сухо заметил он, обращаясь к своему собеседнику, – я бы решил, что этот молодой офицер, который только что скрылся за деревьями, не кто иной, как он.

– Все молодые люди, – заметил знакомый отца, – похожи друг на друга, когда на них военная форма.

– Возможно, – ответил отец. – И все обладают одинаковой способностью выпутываться из затруднительного положения.

Больше не было сказано ни слова. Мы повернули назад, в гостиницу на улице Сен-Дени, а на следующий день вернулись домой в Ла-Пьер. Отец никогда не упоминал о той встрече, но когда я спросила матушку, была ли она в Шен-Бидо во время нашего отсутствия, она ответила, глядя мне прямо в глаза: «Меня просто поражает, как Робер великолепно умеет сочетать работу – я имею в виду состояние дел в мастерской – с развлечениями».

Но одно дело – играть в солдатики, и совсем другое – отправить партию стекольного товара в Шартр, не внося его в конторские книги мастерской. Любому, кто попытался бы обмануть мою мать в том, что касается торговли, суждено было горько об этом пожалеть.

Мы были в Шен-Бидо с обычным двухдневным визитом, во время которых матушка обычно проверяла, как выполняются заказы, и все шло гладко, пока, совершенно неожиданно, она не объявила, что хочет пересчитать пустые ящики, которые вернулись из Парижа на прошлой неделе.

– В этом нет необходимости, – сказал Робер, на сей раз оказавшийся на месте. – Ящики свалены на складе до следующего раза, когда нужно будет снова отправлять товар. Кроме того, количество их известно: двести штук.

– Правильно, их должно быть двести. Именно в этом я и хочу убедиться.

Брат продолжал возражать.

– Я не могу поручиться за то, что на складе все в порядке, – сказал он, послав мне тревожный взгляд. – Блез в это время был нездоров, и когда привезли ящики, их свалили кое-как. Но уверяю вас, когда будет готова новая партия, всё разберут и сложат как полагается.

Матушка не хотела ничего слышать.

– Мне понадобятся двое работников, чтобы сложить ящики, и тогда я смогу их пересчитать. Прошу тебя распорядиться немедленно. И я хочу, чтобы ты пошел со мной.

Она обнаружила, что не хватает пятидесяти ящиков, и, как на грех, в тот самый день в Шен-Бидо наведался возчик-комиссионер, из тех, что мы нанимали на стороне для доставки товара. Ни о чем не подозревая, он объяснил матушке, что в тех ящиках, которых она недосчиталась, отправлена в Шартр партия особо ценного хрусталя, предназначенного для стола драгун, которые как раз стояли в городе.

Матушка поблагодарила возчика и пригласила Робера пройти в господский дом.

– А теперь, – объявила она, – я желаю получить объяснение, почему эта партия «особо ценного хрусталя» не значится в реестре?

Может быть, окажись на месте старшего брата средний, Мишель, которому трудно было говорить из-за порока речи, дело могло обернуться по-иному. Робер же отвечал без малейшего колебания:

– Вы должны понять, что, когда имеешь дело с человеком благородным, таким как полковник граф де ла Шартр, который, как всем известно, является личным другом его высочества брата короля, нельзя рассчитывать на то, что тебе немедленно заплатят. Быть поставщиком такого человека – высокая честь, почти равносильная оплате.

Матушка указала пером на строчку в открытой конторской книге.

– Вполне возможно, – произнесла она. – Однако мы с твоим отцом не имеем сомнительного удовольствия состоять с ним в деловых отношениях. Что же касается самого графа де ла Шартра, то о нем мне известно только одно: его замок в Маликорне славится как приют всяческих сумасбродств и интриг. Говорят, граф не только разорился сам, но и разорил всех торговцев в округе – никто из них не может получить ни одного су своих денег.

– Все это неправда, – отвечал мой брат, пренебрежительно пожимая плечами. – Я удивляюсь, как вы можете слушать такие злобные сплетни.