Худей! (др. перевод)

— Если ты хочешь избавиться от пурпурфаргаде ансиктет, ты сначала должен передать его пирогу, а потом отдать пирог с проклятьем-ребенком кому-нибудь другому. Но ты должен торопиться, потому что оно вернется с удвоенной силой, если ты этого не сделаешь. Ты понял?

— Да.

— Тогда делай это, если можешь, — сказал Лемке. Его пальцы снова сжались. Темный разрез на корочке пирога снова раздвинулся. Вилли заколебался, но только на секунду, у него в уме встало лицо дочери. На мгновение он увидел ее с такой ясностью, словно на хорошей фотографии. Она оглядывалась на него и смеялась.

«Хейди за Линду. Мою жену за мою дочь. И тогда мы будем квиты, старик», — подумал он и воткнул лезвие ножа в дыру на своей ладони. Рана легко разошлась, и в разрез пирога брызнула кровь. Он смутно слышал, как Лемке быстро говорил что-то по-романски, не отрывая черных глаз от белого измученного лица Вилли.

Вилли повернул нож в ране, видя, как расходятся ее края и снова приобретают круглую форму. Кровь шла быстрее, но он не ощущал боли.

— Енкельт! Хватит!

Лемке вынул нож из руки Вилли. Вилли бессильно откинулся на скамье, чувствуя полную опустошенность и тошноту. «Наверное, так чувствует себя женщина, которая только что родила», — подумал он. Потом он взглянул на свою руку и увидел, что кровотечение уже прекратилось. «Нет — это невозможно». Потом он взглянул на пирог, что лежал на коленях у Лемке, и увидел еще одно чудо. Пальцы старика расслабились, порез закрылся… а потом просто исчез. Корочка выглядела неповрежденной, кроме двух дырочек для выхода пара в самом центре. Там, где раньше была щель, осталась морщинка в виде зигзага. Вилли снова взглянул на свою руку и не увидел ни крови, ни раны, ни открытой плоти. Место казалось зажившим полностью. Остался лишь небольшой белый шрам — тоже зигзагообразной формы, пересекающий линии его ладони, словно вспышка молнии.

— Теперь это твое, белый человек из города, — проговорил Лемке и положил пирог Вилли на колени. Его первым, почти неуправляемым импульсом было сбросить его, как сбрасывают паука, когда того положат на колени. Пирог был неприятно теплым и казался пульсирующим в своей алюминиевой тарелке, словно живое существо.

Лемке встал.

— Тебе лучше? — спросил он.

Вилли понял, что, не считая его чувств по отношению к вещи, лежащей у него на коленях, он действительно чувствует себя хорошо. Слабость прошла, сердце работало нормально.

— Немного, — осторожно сказал он.

Лемке кивнул.

— Теперь ты начнешь набирать вес. Но через неделю, может, две, если ты не найдешь, кому отдать пирог, это повторится, только на этот раз прекращаться не будет, если кто-то не съест пирог.

— Да.

Глаза Лемке не дрогнули.

— Ты уверен?

— Да, да! — воскликнул Вилли.

— Мне тебя немного жаль, — сказал Лемке. — Не очень, только немного. Ты мог бы быть сильным. Теперь твои плечи сломаны. Твоей вины нет… у тебя есть причины… у тебя есть друзья… — он невесело улыбнулся. — Почему бы тебе не съесть свой собственный пирог, белый человек? Ты умрешь, но ты умрешь сильным.

— Уходи, — сказал Вилли. — Я не хочу слушать. Наши дела окончены, вот все, что я знаю.

— Да. Наши дела закончены, — его взгляд переместился на пирог, потом снова на лицо Вилли. — Будь осторожен в выборе человека, который съест пирог, — проговорил он и пошел прочь. Пройдя немного по аллее, он повернулся, и Вилли в последний раз увидел его невероятно древнее, невероятно усталое лицо. — Не квиты, — пробормотал Тадеуш Лемке, — и никогда квиты не будем. — Он повернулся и ушел.

Вилли сидел, пока он не скрылся из виду, потом встал и пошел из парка. Пройдя шагов двадцать, он вспомнил, что забыл кое-что. Он вернулся к скамье и подобрал пирог. Пирог был еще теплым и пульсировал, но теперь его движения не вызывали тошноту. Вилли подумал, что человек может привыкнуть ко всему.

Тогда он пошел обратно на Унион-стрит.

* * *

На полпути к тому месту, где его высадил Джинелли, Вилли увидел голубую Нову, припаркованную у тротуара. И тогда он понял, что проклятие действительно снято.

Вилли все еще был страшно слаб, и время от времени сердце в его груди начинало стучать (как у человека, ступившего на что-то скользкое, — так решил он), но тем не менее оно сгинуло. Теперь, когда это произошло, Вилли ясно понял, что имел в виду Лемке, когда сказал, что проклятие — нечто живое, что-то вроде своенравного, капризного ребенка, забравшегося внутрь тела и кормящегося им. Дитя ночных цветов. Больше не существующее…

Но Вилли чувствовал, как пирог очень медленно подрагивал в его руке, и когда он поглядывал на пирог, то замечал, как ритмично пульсирует корка пирога. Дешевая, бросовая алюминиевая тарелка хранила его тепло. «Оно спит, — подумал Вилли, открывая дверцу и забираясь внутрь. — Все же…»

И тогда он увидел, что Джинелли нет в машине. По крайней мере всего его там не было. Из-за сгустившихся теней Вилли не заметил… чуть не сел на оторванную руку Ричарда. Это была даже не рука, а кисть — кулак, запачкавший потертое сиденье кровавыми комками размозженного запястья. Оторванный кулак, нафаршированный стальными шариками.

Глава 25 Вес 122 фунта

— Где ты? — голос Хейди был сердитым, испуганным, уставшим. Вилли был не особенно удивлен, обнаружив, что не испытывает совсем никаких чувств при звуках этого голоса. Даже удивления не было.

— Неважно, — ответил он. — Я возвращаюсь домой.

— Ты прозрел! Слава богу! Ты наконец увидел свет! Ты прилетишь в Ла Град или в Кеннеди? Я приеду за тобой.

— Я приеду на машине, — ответил Вилли. Он чуть помолчал. — Я хочу, чтобы ты позвонила Майклу Хьюстону и сказала ему, что передумала и изменила свое мнение по существу спорного вопроса.

— Что? Вилли, что?.. — но по неожиданной перемене ее тона он уверился, что она прекрасно поняла, о чем пошла речь. Это был испуганный тон ребенка, пойманного на краже конфет, и все его терпение мгновенно исчезло.

— Ордер на принудительное лечение, — сказал он. — Среди профессионалов он еще частенько называется «Приглашением на заседание клуба лунатиков». Я закончил свое дело и теперь с радостью готов обследоваться в любой клинике, которая тебе понравится… даже в клинике Гласмана, в Центре Изучения Козлиных Желез, где угодно, на твой выбор. Но если меня схватят копы, когда я въеду в Коннектикут, и отправят в психушку штата, тебе придется пожалеть об этом, Хейди.

Она заплакала.

— Мы делали только то, что считали будет лучше для тебя. Когда-нибудь ты сам все поймешь, Вилли…

В голове Вилли снова зашептал Лемке: «Ты убедил себя, что это не твоя вина… ты нашел причины… ты нашел друга…» Вилли затряс головой, чтобы заглушить этот голос, но прежде, чем он пропал, гусиная кожа поползла по всему его телу.

— Просто… — он остановился, услышав голос Джинелли: «Вильям Халлек говорит, что надо это снять. Сними проклятье, старик».

Рука. Рука на сиденье. Широкое золотое кольцо на втором пальце, кольцо с красным камнем, наверное, рубином. Тонкие черные волосы, растущие между вторым и третьим суставом.

Вилли сглотнул. В его горле что-то щелкнуло.

— Просто объяви этот документ лишенным юридической силы.

— Хорошо, — быстро сказала она и сразу же упрямо вернулась к оправданиям. — Мы только… Я лишь хотела лучше… Вилли, ты стал таким тонким… начал говорить безрассудно…

— Ладно, забудем.

— У тебя такой голос, будто ты ненавидишь меня, — сказала она и снова заплакала.

— Не говори глупостей, — ответил он, совсем не отрицая ее слов. — Где Линда? Она там?

— Нет. Она вернулась к моей тетке на несколько дней. Она… она была очень расстроена всем этим…