Хвала и слава. Том 2

Когда они застряли в этой толчее, ему вдруг вспомнился Анджей. Где он, что с ним? Они ведь надеялись застать его у бабки, но там его не оказалось. Наверно, отправился в Пустые Лонки.

И тут его осенило: ведь именно здесь, у переезда, поворот налево — в Пустые Лонки. Будь что будет, он свернет к Пустым Лонкам.

Голомбек попытался выбраться из этой неразберихи, но оказался недостаточно умелым водителем, произошла свалка. То ли он врезался в какую-то повозку, то ли повозка эта врезалась в его машину, только за стеклом вдруг показалось взбешенное лицо сержанта. Он ехал в повозке. Видно, пристал к ней где-то между Варшавой и Седлецом.

— Выходите сейчас же из машины, — твердо сказал сержант. — Вылезайте немедленно. Слышите?

Голомбек растерялся. Почему этот сержант приказывает ему выходить?

— Вылезайте поживей! — повторял сержант вне себя от бешенства. Видно, он совсем ничего не соображал от злости: ведь в этой сутолоке невозможно было даже отворить дверцу, не то что выйти из машины. Наконец, если бы даже Голомбек и вышел, это ничего не изменило бы. Сержант мог бы занять место в лимузине, но это, кажется, не приходило ему в голову. Он совершенно обезумел.

Двое молодых актеров от страха совсем лишились дара речи. Колышко попытался вмешаться.

— Пан подхорунжий… — Отлично разбираясь в нашивках и звездочках, Колышко решил следовать мудрому правилу и повысил сержанта в чине: — Пан подхорунжий, а зачем водителю выходить? Что это вам даст?

— Немедленно выходите! — орал сержант. — Смотрите, что вы натворили! Покалечили мне коня!

Но лошадь, словно опровергая его слова, вдруг прянула в сторону, оборвав постромки. Сержант схватил ее за морду, лошадь вырвалась и стала бросаться из стороны в сторону, ломая повозку. Встав на дыбы, конь занес передние ноги над верхом «бюика».

Вычерувна закричала, как безумная, ее крик испугал даже сержанта. Это был не театральный, не искусственный, это был самый настоящий вопль отчаяния, вовсе не напоминающий вопли Электры или Балладины.

Сержант схватил коня за холку и пригнул его к земле. Конь задними ногами ударил еще несколько раз в передок повозки и успокоился.

— Сержант, — кричала Вычерувна, которая, оказывается, разбиралась в чинах, — сержант, как вы смеете? Я ранена, еду в госпиталь, пропустите меня!

Сержант вдруг переменил тон. Взглянув на кричащую женщину, он заговорил весьма учтиво.

— Поезжайте в Седлец, в госпиталь. Нельзя женщину оставлять без помощи.

— Легко сказать! А как ехать?.. — сказал Колышко. Он уже успокоился.

Тем временем сержант, вскочив на подножку «бюика», стал покрикивать на окружающих:

— С дороги, господа, с дороги, здесь раненая женщина…

Каким-то чудом повозка, стоящая впереди, исчезла, громкие окрики сержанта заставили потесниться и остальных.

— Назад подай, назад! — кричал сержант Голомбеку. — В сторону давай, в сторону. Стоп!

И вот так, командуя взмокшим от страха Голомбеком, сержант постепенно вывел машину из затора. Теперь уже можно было выехать на проселочную дорогу.

«Ну, теперь в Пустые Лонки, — решил про себя Франтишек. — Оля и Геленка как-нибудь уж доберутся. Только бы до Пустых Лонк…»

Но тут вдруг один из молодых актеров вскрикнул:

— Пани Галина, Езус-Мария, что с вами!

— Опять хлынула кровь, — совсем не театральным голосом сказала Вычерувна.

— Плохо дело! — воскликнул Керубин; непонятно было, к чему эти слова относились, то ли к заявлению Вычерувны, то ли к тому, что Голомбек решительно остановил машину у проселка.

— Ну, теперь выбирайте, — обратился Голомбек к пассажирам: — здесь выйдете или поедете со мной на север?

На миг все словно онемели, потом вдруг один из актеров запротестовал:

— Вы разве не слышите, у пани опять открылась рана!

— Меня это уже не касается, — с неожиданной, удивившей его самого решимостью заявил пан Франтишек. — Я еду на север. Там мои дети.

Пассажиры молчали. Вычерувна, побледневшая еще больше, была близка к самому настоящему обмороку. Актеры исподлобья поглядывали друг на друга, даже Керубин лишился дара речи.

И только сержант, не покидавший своего места на подножке, просунул голову в машину и, с беспокойством поглядывая на побледневшую актрису, вдруг обрушил всю силу своего сержантского голоса на бедного пана Франтишека.

— Вы что, совсем спятили? О чем ты думаешь! На север… на север!.. Ведь они с севера идут, эти гитлеры проклятые… Куда? Куда?! Куда?! — заорал он, заметив какую-то повозку, которая пробиралась тоже по направлению к северу. Но повозка с грохотом умчалась.

— Вот видите, — неуверенно сказал Франтишек.

— Ничего я не вижу, только знаю, что эту телегу обстреляет немчура. Вы-то еще ничего не видели, — многозначительно добавил сержант, — а я уж повидал. Под Лодзью мы лежали в поле, а они как начали с самолетов… Ну, будет зря болтать: поворачивай к югу.

Тут уж не выдержал Колышко.

— Отсюда на юг не проехать. Надо на Брест.

— Ладно, на Брест, так на Брест, — и сержант открыл дверцу машины. — Эге, да здесь и для меня место найдется, — сказал он, садясь на корточки в ногах у Вычерувны. — Ну, пан, гони, объезжай Седлец, чтобы миновать пожары, и валяй на Брест.

— Послушайте, — дрожащим голосом сказал Франтишек, — я жену оставил на дороге.

— Не беспокойся, пан, — с явной издевкой ответил сержант, — вексель и жена всегда нас найдут. И только попробуй, сукин сын, не поехать, ты у меня узнаешь!

Вдруг дверца машины с правой стороны отворилась, и один из молодых актеров выпрыгнул на дорогу. Через минуту он исчез в толпе.

— Видали кавалера? — засмеялся сержант и добавил уже мягче, подталкивая Голомбека револьвером в затылок. — Ну, поехали, пан, поехали, жми, пока бензин не кончится.

— Ради бога, поезжайте поскорее, — безжизненным голосом произнесла Вычерувна.

И пан Голомбек подчинился приказу сержанта.

III

Войдя в столовую, Анджей и Ромек увидели за столом пани Ройскую и Спыхалу. Яркий свет лампы разливал вокруг спокойствие, поразившее Анджея. Мирная, обжитая комната, стол с еще не убранными синими тарелками, куски хлеба на скатерти, — все это еще принадлежало тому, «тихому» миру, с которым он простился сейчас под кленом. Щурясь и стараясь ничем не выразить своего удивления, он поздоровался с Казимежем. Анджей смотрел на янтарные при свете лампы глаза госпожи Ройской, на морщины, покрывавшие ее стареющее лицо. Она слушала Спыхалу с необычайным вниманием. Тот говорил очень медленно, так, словно хотел получше объяснить, почему же он все-таки вернулся, словно объяснял это и самому себе. Видно было, что он очень устал.