Хвала любви (сборник)
Шрифт:
Но больше всего понравилась Вере их квартира! Две чистые, такие просторные, такие ухоженные комнаты. Свежие – в голубой и золотой цветочек – обои; блистающие белизной (с синеватым отливом) потолки; полированная мебель, телевизор, большой холодильник на кухне, и сама кухня – такая уютная, с теплой домашней лампой под абажуром, низко висящим над полуовальным столом. И везде, во всех комнатах, картины, репродукции, просто наброски карандашом или рисунки гуашью (это уже творения Гурия), причем Вера заметила, что чаще других на рисунках либо лицо Ульяны, либо пейзажи до боли знакомых уральских
Будет ли и у нее, Веруньки, когда-нибудь такая квартира в Москве? Муж? Дети? Ах, не стоит и мечтать об этом раньше времени.
Они с Ульяной сидели на кухне, чаевничали, и поскольку Верунька совсем недавно вернулась с Урала, она взахлеб рассказывала о поселковых новостях, а Ульяна, глядя на ее такое юное, чистое, розовощекое лицо, на пышные, легкие, будто пух, каштановые волосы, на ее источающие здоровье и беспричинную радость глаза, Ульяна завидовала ей тихой светлой завистью, даже не столько завидовала, сколько думала: вот и я, дуреха, совсем недавно была такая, чистая, глупая, веселая, счастливая, а теперь… куда все подевалось теперь? И ведь странно, что Ульяна думала так: намного ли она была старше Веры?
– Сколько тебе хоть лет? – не удержавшись, поинтересовалась-таки Ульяна у Веруньки.
– В октябре восемнадцать исполнилось. Второго числа. Вот смотри, видишь? – протянула она руку.
– Что это? – не поняла Ульяна.
– Колечко, – таинственно-тихо прошептала Верунька. – За мной один парень ухаживает, Сережа Покрышкин, это он на день рождения подарил.
Ульяна пригляделась повнимательней: ничего особенного, ни золотое, ни серебряное, обычная «неделька».
– Ты смотри, с парнем с этим поосторожней. Сколько ты в Москве?
– Два месяца. Третий пошел…
– И уже с парнем ходишь?
– А что, нельзя? Сережа очень хороший, только один раз и поцеловал меня. И то в щеку.
– Все они хорошие, – махнула рукой Ульяна. – До поры до времени.
– Как ты можешь так говорить?! – вспыхнула Верунька. – Ни разу не видела человека – и уже не веришь ему?
– А чего им верить? У них одно на уме, – продолжала свое Ульяна.
– Ну, знаешь! – возмутилась Верунька, и лицо ее покрылось пунцовыми пятнами.
– Вот что, милая, – не обращая на ее возмущение никакого внимания, твердо произнесла Ульяна: – Возьму-ка я над тобой шефство. А то мне после твой отец не простит, что я по-соседски не уберегла тебя.
– Что еще за шефство? Воспитывать меня будешь?!
– Да ты не злись, не злись, дурочка… Сама потом спасибо скажешь! В другой раз, как он целовать тебя начнет, ты ему скажи: поехали, мол, в гости.
– Куда это?
– А к нам. Ко мне, вот сюда. Хочу взглянуть, что он за фрукт.
– А дядя Гурий не рассердится?
– Какой он тебе «дядя»?! – во второй раз рассмеялась над ее «дядьканьем» Ульяна. – Гурий он, просто Гурий… Меня ведь ты зовешь – Ульяна?
– Ну, ты – одно, а он… он же художник.
– Да ладно, все мы одно: земляки, провинциалы.
– Но он же…как это говорится…творческий человек. И вообще,
Ульяна, если честно, – перешла на шепот Верунька, – я его боюсь, твоего мужа. Они, эти художники, не от мира сего.И еще раз от всей души рассмеялась над словами Веруньки Ульяна. Так рассмеялась, что на смех ее прибежали на кухню Ванюшка с Валентином:
– Мама, ты чего смеешься? Мы тоже хотим, ура, ура! – и в самом деле, глядя на мать, стали смеяться вместе с ней, да так звонко, таким веселым заливистым смехом, что и Верунька не выдержала, стала тоже смеяться с ними за компанию. А когда просмеялись (у Ульяны даже слезы на глазах появились), мать еще раз вручила сыновьям по яблоку: «Идите, играйте у себя!» – и выпроводила с кухни.
После этого, неожиданно посерьезнев, сказала со вздохом:
– Эх, девонька, знала бы ты, какие они, эти творческие люди… Ничего-то они не умеют, ничего-то не хотят делать… одни глупости на уме. Била бы я их как Сидоровых коз, работничков этих, будь на то моя воля.
– Да за что?! – изумилась Верунька: лицо ее и впрямь выражало полное недоумение.
– А так, для профилактики. Вер, Верунька, замуж будешь выходить, смотри в оба, чтоб мужик молоток в руках умел держать, хозяйством бы занимался, домом, детьми. А все эти художники, музыканты, писатели (уж поверь, насмотрелась я на них!) – зряшные люди, толку от них как от козла молока.
– Ну, зачем ты так, Ульяна, – укорила Верунька. – Нехорошо. У тебя же муж – художник. Отец твоих детей. Хозяин в доме. Что ты, зачем так?!
– Не хозяин он. Я в доме хозяйка. Вот так!
И с этими ее словами, будто услышав их разговор, в квартире появился Гурий, тихо открыв входную дверь собственным ключом. Ванюшка с Валентином, расслышав звяканье ключей, бросились к отцу на шею: «Папа! Папка! Папка пришел!» Он поцеловал каждого в щеку, погладил по голове, спросил:
– Ну, братцы-божидаровцы, как жизнь?
– Ура! Хорошо! В садик не ходим! Болеем! Ура!
– Ясно. Каникулы посреди рабочей недели? Ладно, бегите к себе. Мама дома?
– Дома, дома, где мне еще быть?! – Ульяна, воинственно подперев бока руками, вышла из кухни. – А вот где ты шлялся три дня, если не секрет?!
– У нас что, гости? – показал Гурий на незнакомое женское пальто, висящее на вешалке.
– Да, у нас гости. Но ты все же ответь сначала на вопрос: где ты был три дня?
– Работал, – и, больше ничего не объясняя, прошел на кухню. Увидев Веру, едва приметно поклонился: – Добрый день!
– Здравствуйте! – Верунька соскочила с табуретки, густо покраснев от смущения и робости.
– Гурий, – представился хозяин девушке.
– Ты что, совсем белены объелся? Веруньку не узнаешь? – напустилась на мужа Ульяна.
– Какую Веруньку?
– Соседку нашу.
– Соседку? – Гурий так ничего и не понимал.
– Соседку по дому. Ну там, на Урале, в Северном.
– Н-не-е… узнаю… – пробормотал Гурий.
– Да это же Верунька, Ивана Салтыкова дочь! Что, совсем своих забывать стал?!
– Верунька? Салтыкова? Так она же всегда вот такой была, – показал Гурий рукой чуть выше своего пояса. – Надо же, как выросла. Совсем взрослая стала.