Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

ЭРИ (безнадежно). А, ничего, друг. Просто так.

ЭРИ опускает взгляд в пол. Он так расстроен и подавлен, что даже перестал поигрывать ключом. А ПОРТЬЕ все еще не может мысленно вырваться отсюда, потому что город безмолвствует, и ночь смутно напоминает о смерти, и ему немного страшновато, и ноги теперь, когда он опомнился, болят — сил нет, но все-таки это не оправдание, чтобы отступаться от правила, согласно которому постоялец всегда прав. «Нужно было отнестись к нему внимательнее. Все-таки общество. Человек жив и бодрствует. С его помощью легче было бы перемочься до рассвета. О чем он тут толковал? Хоть что-то да должен был я расслышать». Ночной портье морщит потный лоб в попытке припомнить о чем только что шла речь. ЭРИ, между тем, возобновляет свой рассказ но теперь уже вовсе не надеется на слушателя, просто говорит сам себе.

Я по лицу Хьюи видел, что

с ним — все, даже когда его еще не положили в больницу. Такие же лица бывали у парней, которые знают, что их накрыли, еще до того, как за ними пришли. Навестил его в больнице пару раз. Первый раз жена там его была, поглядела на меня зверем, но Хьюи изобразил улыбочку и спрашивает: «А, Эри, здорово, ну как твои стригунки себя ведут?» Я вижу, он ждет, чтобы я наврал ему чего-нибудь для бодрости, но жена влезла, он, мол, очень слаб, ему, мол, вредно возбуждаться. Хотелось мне ей сказать: «Здешние доктора, видать, понимают, что к чему — посадили тебя тут, а уж с тобой-то он возбуждаться не будет». А второй раз меня к нему не допустили. Это уж перед самым концом. Я и на похоронах тоже был. Никого не было, только два-три жениных родственника. Мне даже жалко ее стало. Такая страшная, впору самой в гроб. Детишки ревут. И ни букетика, только пара паршивых искусственных венков. Совсем никудышные были бы у бедного Хьюи похороны, если бы не мои цветы. (С гордостью.) Шикарные, ты бы посмотрел, то-то бы глаза вытаращил! Сотню зелененьких выложил, без шуток. Эдакая большущая подкова из красных роз. Я знал, что Хьюи понравилась бы подкова — вроде как бы он лошадником был. А наверху синими незабудками выведено: «Прощай, старый Друг». Хьюи нравилось представлять, что он мне друг. (Добавляет печально.) А он и был мне друг, хоть и не кумекал ничего в нашем деле.

Замолкает, его притворно невозмутимая физиономия записного игрока выражает неприкрытую, беспросветную тоску, точно мордочка мартышки на плече у шарманщика. А на улице длится гнетущая неестественная тишина и вторгается в неубранный, пустой вестибюль гостиницы. НОЧНОЙ ПОРТЬЕ в душе трепещет перед нею, он рад бы спрятаться за стойку, и ноги болят—сил нет. У него есть только одно спасение: зацепиться мыслью за что-нибудь из того, что говорит 492-й. «О чем он тут рассказывал? Я, кажется, стал сдавать. Раньше я всегда умел, не слушая, хоть что-то услышать, а вот теперь, когда мне так нужно... Вспомнил! Об игре он толковал все это время. А меня как раз она всегда интересовала. Может быть, он даже профессиональный игрок. Вроде Арнольда Ротштейна».

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (вдруг выпаливает с каким-то лихорадочным, почти правдоподобным оживлением). Простите меня, мистер... то есть Эри, я вас правильно понял, что вы — профессиональный игрок? А вы случайно не знакомы с Арнольдом Ротштейном? Это—большой человек.

Но теперь ЭРИ его не слышит. А НОЧНОМУ ПОРТЬЕ больше уже не страшны угрозы безмолвия и ночи, его мысли поглощены этим идеалом блеска и славы, Арнольдом Ротштейном.

ЭРИ (тоскливо, с надрывом). Черт, как бы мне хотелось, чтобы Хьюи был сейчас здесь! Я бы ему рассказал, что будто бы выиграл десять тысяч на скачках и десять тысяч в покер и еще десять в кости! Что будто я купил спортивный «мерседес», у которого верх на блестящих таких трубочках. И что будто уложил в постель трех цыпочек из мюзик-холла, двух блондинок и одну брюнетку...

А НОЧНОЙ ПОРТЬЕ размечтался, и восторженное преклонение перед героем преобразило его прыщавую физиономию. «Арнольд Ротштейн! Вот это человек! Я читал о нем в одном журнале. Он ставит на что угодно и чем больше, тем вернее выигрывает. Там написано, что он не садится за покер, покуда цена самой маленькой ставки — одной белой фишки — не дойдет до ста долларов. Вот это — да! Было бы у меня столько денег, чтобы сыграть с ним хоть один раз! Последний банк, все уже отвалились, кроме него и меня. Я бы сказал: «Ну, что ж, Арнольд, даешь игру без потолка», — и назначил бы пять тысяч, и он бы открылся, а у меня — ройял флэш против его четырех тузов! И я б тогда сказал: «Ладно, Арнольд, я парень не злой, дам тебе еще один шанс. Удвоим — и еще по карточке. Только по одной. Хочу, чтобы быстро оборачивался мой капитал». Кинули — а у меня туз пик, и снова моя взяла». Блаженное видение застит взгляд его пустых, запавших глаз. Он словно святой праведник, только что получивший назначение в райскую обитель. Молчание прерывает ЭРИ. Он говорит с горьким безнадежным вздохом.

А чего, ему же лучше, что он умер. Можно сказать, ему повезло. Может теперь ни о чем не беспокоиться. Хьюи вышел из игры. То есть из всей этой вшивой аферы. Ну

то есть из жизни.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (вырванный из сладкого плена грез, с любезным безразличием поддакивает). Да-да, жизнь, если задуматься, это вшивая афера, не правда ли, четыреста девяносто второй? Только приходится мириться с тем, что есть, потому что... Ну то есть нельзя же все к чертовой матери сжечь, ведь верно? Слишком много стали и камня. Что-нибудь так или иначе останется, и пойдет все по новой.

ЭРИ (таращится недоуменно). Постой, ты о чем это? Чего ты плетешь?

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (спохватившись, растерянно). Да я, признаться, и сам толком не... Просто взбрело что-то в голову.

ЭРИ (насмешливо, но все-таки видно, что он доволен завязавшимся наконец общением). А ты возьми и выкинь все это поскорей из головы, Чарли, не то, глядишь, объявятся какие-нибудь в казенном обмундировании и сачком тебя — хлоп. (Переводит разговор на другую тему, серьезно.) Слушай, ты, может, подумал, я это все наврал, ну, насчет цветов для Хьюи, что я выложил за них сотню? Так вот, это истинная правда. Мне плевать было, сколько они стоят. Я знал, что должен устроить Хьюи торжественные проводы, ведь если не я, то больше-то и некому.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ. Да нет, Эри, у меня и в мыслях не было усомниться. Вы эти деньги, надо понимать, выиграли... то есть, я прошу прощения, если ошибся, но вы ведь игрок, правильно?

ЭРИ (отмахивается). Ну да, когда есть чего поставить. Но при чем тут это? Ту сотнягу я не выиграл. Я вообще ничего не выигрываю с тех пор, как Хьюи увезли в больницу. Я на коленях выклянчивал у разных знакомых по десятке, по двадцатке, покуда не набрал, сколько надо.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (его мыслями снова завладел Великий идеал, настойчиво). А вы случайно не знаете... Арнольда Ротштейна?

ЭРИ (раздражаясь, что его перебили). Арнольда? При чем тут он? Да он бы такому, как я, гроша ломаного никогда не ссудил, если б мне даже надо было, чтобы родную бабку не пустить на панель.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (почтительно и благоговейно). Так, значит, вы его знаете!

ЭРИ. Еще бы мне его не знать, ублюдка. Его на Бродвее всякий знает. И он меня знает—когда ему это выгодно. Он меня гоняет по своим делам, если другого никого нет под рукой. Только не он меня сейчас беспокоит. Меня, брат, беспокоит, что кое-кто из тех парней, у кого я стрельнул монету, порядочные живодеры и им нужно вернуть долг не позже четверга, а иначе плохо мое дело и надо смываться, а то костей не соберу, загремлю в лазарет. (Вдруг расправляет плечи и продолжает с беспомощной, но подлинной отвагой.) Ну и черт с ним со всем. Я ведь знал, что иду на риск. Я всегда иду на риск и, если проигрываю, плачу, а не даю дёру. И пусть, зато я устроил Хьюи торжественные проводы.

Он на минуту смолкает. НОЧНОЙ ПОРТЬЕ опять не слышит его, он погрузился в собственные грезы. С его приоткрытых губ готов сорваться вопрос, но в это время ЭРИ возобновляет свой печальный монолог.

Но и это не главная моя забота, Чарли. Моя главная забота — что у меня началась глухая полоса неудач с тех самых пор, как Хьюи положили в больницу. Ни единого выигрыша. Тут что-то не так. Я сроду был везучий — ну то есть всегда перебивался и долги возвращал. Не болела у меня голова о долгах, как вот теперь болит. Знал, что обязательно сколько-нибудь да выиграю и расплачусь. А теперь у меня такое пакостное чувство, что будто я с Хьюи потерял и свою удачу — ну то есть уверенность а себе потерял. Он давал мне уверенность. (Отворачивается от стойки.) А, что толку всю ночь тут языком молоть. От тебя мне никакого проку. (Идет к лифту.)

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (просительно). Одну минуточку, Эри, если можно. (С придыханием.) Так вы, значит, старые знакомые с Арнольдом Ротштейном? Скажите мне, пожалуйста, правда ли, что, когда Арнольд Ротштейн играет в покер, одна белая фишка равняется ста долларам?

ЭРИ (скучливо и раздраженно). Господи! А тебе-то что до этого? (Не договорив, замолкает и смотрит вопросительно на НОЧНОГО ПОРТЬЕ.)

Оба молчат.

(Вдруг его лицо освещается спасительной догадкой. Он сердечно улыбается и уверенной походкой возвращается к стойке.) Слушай, Чарли, ты что же мне раньше не сказал? Ты, оказывается, интересуешься игрой? Вот черт, а я-то совсем обидно про тебя думал, друг. Эх, думаю, вот ведь нисколечко человек не похож на старину Хьюи. Нет у него в крови тяги к риску. Так, сонная тетеря. (От души.) Теперь вижу, ты парень что надо. Руку! (Сует ему руку, и НОЧНОЙ ПОРТЬЕ со слабосильной радостью ее пожимает. Продолжает говорить все горячее и самоувереннее.) Вот это — другой коленкор. Мы с тобой отлично поладим. Ты только меня слушайся, как Хьюи.

Поделиться с друзьями: