И ад следовал за ним

Все джентльмены встали.

— Позволь мне представить моего отца! — сказал фатер натужным голосом спикера парламента.

— Очень приятно с вами познакомиться! — ответствовала маманя, обнажая зубы, чуть измазанные помадой, и надменно протянула руку.

Дед светски ее облобызал и наклонил голову, как лорд в великосветском салоне (похоже, что по старой филерской привычке он тщательно обнюхал руку и сделал выводы). Признаться, я ожидал неких родственных эмоций, вплоть до объятий, забыв, что мать люто ненавидела родственников, своих и отцовских, а покойная бабушка при ней вообще не посещала наш дом, опасаясь яда или смертельных игл, запрятанных в кресле.

— Как погодка? — невозмутимо осведомился дед, продолжая игру в светского льва.

— Полная жопа! — вставил папаша, отхлебнув из стаканчика, но все сделали вид, что не слышали этого тонкого коммента.

— Я так занята была дизайном у Лидочки (видимо, подружка из высоких кругов), что даже не заметила.

Тут пару слов о дизайнерстве, с помощью которого маман лепила свой образ. Вряд ли она знала, что это за коленкор, но в беседах постоянно звучало: «Ах, какой дизайн!», «Дизайн прямо как у Ле Корбюзье» (иногда «Курвуазье», этот коньяк она любила), «У Гришки (это какой-нибудь олигарх) в гостиной я сделала такой дизайн…», при этом закатывала глаза. Мой едкий тон, да простит меня Бог, объясняется не природным разлитием желчи, а тем, что фактически мать оставила меня в возрасте шести лет. Тогда она сошлась с французским любовником в Сент-Рафаэле, отца возмущал не сам факт блуда, а именно место — дешевый и пошлый курорт Сент-Рафаэль, он угрожал разводом, но смирился и утешился неловким броском недорогой вазы ей в голову (и попал!).

— Это та Лидочка, у которой сиськи, как две цистерны? — вызывающе осведомился папаша, которому уже было море по колено. Но мать обдала его презрительным взглядом и прошествовала в свои покои.

— М-да, — сказал дед многозначительно и почесал плешь, которую считал бурной растительностью.

— Не обращай внимания, папочка, это и есть счастье семейной жизни, которой ты был лишен, занимаясь мерзким шпионажем и залетев в тюрягу. Надеюсь, она быстро слиняет отсюда после того, как выбьет у меня очередную кругленькую сумму. Чувствуй себя как дома, Груня (домработница, предмет моих чувственных утех до полового созревания, в основном я бессмысленно на ней дергался, а она лежала живым трупом и дышала кухней) положила на тебя глаз, и забота о тебе обеспечена.

Так и шла наша не слишком бурная жизнь, из которой не связать «Сагу о Форсайтах», каждый занимался своим несложным делом, дед постоянно находился у нас, хотя мой ревнивый глаз не зафиксировал привязанность к нему несравненной Груни. Отметим, что я уже созрел, как Пинкертон и миссис Марпл вместе взятые, и находил все больше странностей вокруг нашего дома. Несколько настораживали безответные телефонные звонки (сначала я думал, что это моя пассия Елена, брошенная из-за ее непроходимой глупости, но она обычно жарко дышала в трубку, а тут абонент резко ее клал, лишь услышав голос). Время от времени, посматривая в окно, я замечал незнакомые автомобили, которые парковались недалеко от нашего подъезда, причем разные, там, как правило, сидело обычно по два человека малоинтеллигентного вида, изнывавших от безделья. Однажды в середине дня, приняв небрежную позу дворового шалопая, я приблизился к машине.

— Скажите, пожалуйста, который час? — казалось, что я забыл дома «Ролекс».

— Ты что, с давалкой познакомиться хочешь? — насмешливо сощурился водитель.

— Нет… — Я медленно осмысливал текст.

— Тогда вали подальше, на центральный телеграф, где часы висят.

Поднявшись домой, я поведал деду об этом эпизоде, но он лишь пожал плечами, мол, мало ли машин крутится у подъездов. Дед нравился мне своей невозмутимостью, к тому же старая профессия ненавязчиво окружала его героическим ореолом. Я все ожидал, что он расколется и начнет рассказывать о своих необыкновенных похождениях в сетях шпионажа. Но он молчал и был настолько погружен в себя, что откликался на мои вопросы со второго, а то и с третьего раза (отец объяснял это тем, что дедушка стал глуховат, тем паче, что в тюрьме ему иногда давали в ухо — вот вам и джентльмены!). Меня поражало, как долго он прихорашивался перед зеркалом, всматриваясь в каждую морщину и прохаживаясь щеткой по скудеющей растительности. Потом он поливал себя каким-нибудь замысловатым парфюмом, в течение дня он менял их раз пять. Особенно радовал меня лосьон «Огуречный» (дед любил его со времен обучения в шпионской школе), в квартире тогда пахло, как на огороде, но жать и на дуде играть почему-то не хотелось. Однажды дедуля торжественно объявил о намерении пригласить своего старинного друга по кличке Чижик, дружок этот будил в нем самые приятные воспоминания, что отражалось на дедовой физиономии, становившейся умильной, словно ему облизывали пятки амазонки. Встрече с Чижиком предшествовала артподготовка.

Дед, странно усмехаясь, набрал номер телефона и заговорил с акцентом.

— Это глава банка Сибинвест Карл Венцель, — представился он секретарше. [38] — Соедините меня с шефом.

Секретарша, пораженная тоном просителя, тут же подключила шефа.

— Мне давно бы следовало познакомиться с вами, у нас очень много общих дел, — заметил дед вкрадчиво.

Ответ был, как говорят англичане, «in the positive», дед оживился, сказал, чтобы я морально готовился к завтрашнему дню, и таинственно исчез. Вернулся он неестественно бодрым и говорливым (я почти сразу догадался, что он где-то хлебнул, правда, оказалось, что корвалола) и проспал до позднего утра нового дня. Вылез он в пижаме (по-аглицки, in his pyjamas, отметим множественное число, т. е. соединение брюк и верхней части, правда, дед признавал только брюки) и стал биться над глазуньей, напевая при этом тонким голосом «Санта-Лючию», словно готовил лангусты на берегу Неаполитанского залива.

38

Если бы собрать воедино все пароли, которые использует разведка, то получился бы словарь Абсурда, приводящий в восторг душевнобольных.

Неожиданно раздался звонок в дверь, я вышел в коридор и узрел создание небольшого роста, улыбчивое, нежнейшее и крайне обходительное. Не представляясь, оно начало меня раскачивать и покрывать поцелуями, словно после столетней разлуки, чуть не плача и награждая меня самыми лестными эпитетами.

— Вы, наверное, ошиблись адресом, — обеспокоенный приставаниями (не педофил ли залетел в наш дом?), я пытался увернуться, но безрезультатно.

Тем временем наше кружение вошло в конфликт с перегруженной вешалкой, и мы грохнулись огромным кулем на пол, извергая шумы неадекватные действу. В партере я разглядел в распластанном существе хорошо сохранившегося розовощекого старичка, из тех, кто бреется каждое утро, трудясь над каждой волосинкой, приседает по сто раз и растягивает эспандер до хруста в предплечьях. Из него, словно из иконы Божией Матери, струились покой и любовь к ближнему, и пахло от него вполне пристойными блинчиками с мясом, очевидно, съеденными в соседней кулинарии (я там иногда сам подъедал и весьма ценил их кухню).

— Чижик! — раздался вопль деда. — Это ты?! — И оба старца слились в экстазе нежности, по накалу равного всем утерянным годам разлуки.

— Как ты? Здоров ли? Чем занимаешься?

Дед сыпал вопросами, в ответ на которые Чижик только умильно улыбался и кивал головой, словно очередной раз убеждаясь, что дед жив, последний, видимо, прочитывал в этих движениях души ответы, и потому продолжал спрашивать не слушая.

— У меня смутное впечатление, что мы встречались, — вдруг округлил глаза Чижик. — Вы немец?

— Русский немец, — ответил дед. — Я родился в Ревеле и ребенком был перевезен в Россию. [39]

— Наверное, я видел вас на приемах, — пробормотал Чижик нарочито суровым голосом, словно Вальтер Шелленберг, распекавший начальника охраны, допустившего в рейхсканцелярию отряд партизан.

Сначала мне показалось, что оба старых обалдуя просто сошли с катушек и потому несут несусветную околесицу Однако через пару секунд я усек, что парочка просто добродушно разыгрывала на свой лад экспромт с паролями, имея в прошлом достаточный опыт импровизаций. Потом снова пришла пора безмолвного умиления, словно встреча происходила прямо у ворот, рядом с гостеприимным Святым Петром, после вояжа в челне с Хароном.

39

«Как будто сотня идиотов городят хором ерунду». Гете. Но это все из словаря Абсурда.

— Ты?! — выдыхали оба, сжимая друг друга в объятиях старых самбистов, хлопали по спине, трясли за шею, щипали за живот, отодвигали от груди, чтобы лучше рассмотреть, а дед даже ухватил своего дружбана за щеку и на пару сантиметров ее оттянул, чуть не оторвав.

— А это мой внук… — заулыбался дед, но Чижик даже на меня не взглянул, пожирая глазами дедулю, словно царь Соломон Суламифь.

Далее началась часть эпическая, проходившая под классный молт, именуемый односолодовым виски. («Ты бросаешь лед в молт?» — с деланным ужасом спросил дед, но Чижик лишь махнул рукой.) Повторенье — великий грех, и потому я обхожу и фиктивную помолвку деда с некой Кэти, и страдания некоего Юджина, ставшего жертвой Крысы, и попугая Чарли. Когда дело дошло до схватки деда на яхте с Челюстью-Колей-Крысой и счастливого умерщвления последнего, пелена пьяного счастья сползла с морщин Чижика, и он начал внимательно, даже слишком внимательно слушать. Вопросы он задавал направленные, и за нежной улыбкой я различил тигровую хватку и волчьи зубы (впрочем, можно и наоборот).

— Он ничего не рассказывал тебе перед смертью?

— Нет.

— И ты не задавал ему вопросов?

— Каких вопросов?

— Ну, о характере его связи с англичанами, о подрывной работе…

— Он вел себя агрессивно и в любой момент был готов меня укокошить…

— Значит, не ожидал… — протянул Чижик. — Не оперировал ли он какими-нибудь именами, ранее неизвестными тебе?

— Ты слабо представляешь всю обстановку, это же был не допрос у следователя, а настоящий бой.

— Понимаю, но ты сам знаешь, как важно захватить противника живьем и хорошенько его допросить! (Морду при этом сделал кровожадную, словно разрывал на части бегемота.)