И деревья, как всадники…

–  Пожалуй, - согласился Ольсен.

–  Ступайте, голубчик. После таких подвигов и самому Геркулесу понадобился бы отдых.

–  Скорее меня утомил рассказ. Когда все переживаешь заново… - Он не договорил и, сделав прощальный жест, вышел из холла.

4

–  Что-нибудь серьезное, доктор?
– спросил Лефер.

–  Не думаю. Обычное нервное истощение. Было бы мудрено, если б обошлось без этого. Помните, Кирога, как вы себя чувствовали, вернувшись из такого же путешествия?

–  Еще бы. Теперь, когда этот задира ушел, признаюсь, что ему досталось куда больше.
– Кирога улыбнулся.
– Лично я предпочитаю иметь дело с игуанодонами.

Гринвуд щелкнул пальцами, требуя внимания.

–  Завтра утром от нас ждут отчета, - сказал он официально.
– Будем прерываться или обменяемся впечатлениями по свежим следам?

–  Я бы не прочь пообедать, - заявил Лефер.

–  Потерпите, ничего с вами не случится, - грубовато возразил Гринвуд.

–  Велите хоть принести бутерброды и пива.

Они молча ждали, пока расторопные роботы подкатили к каждому поднос на колесиках, уставленный едой.

–  Если говорить о технике… - начал Гринвуд.

–  А тут и говорить нечего, - перебил его Лефер.
– Все сработало безупречно, как и на Земле.

–  Можно подумать, что Ольсен побывал на другой планете.

–  Тьфу, к этому нелегко привыкнуть. Конечно, надо было сказать «как и здесь, в настоящем».

–  Ну, это само собой разумеется, - заметил Малинин.

–  Что разумеется?
– спросил Лефер.

–  Что техника должна работать, и притом безупречно. В конце концов, мы живем в XXV столетии.

–  Так чего же вы еще хотите?

–  Нам следует подумать, достаточно ли у хрононавта средств защиты. По рассказу Ольсена можно судить, что из некоторых опасных ситуаций он выбрался чудом.

–  Он не мог не выбраться.

–  Верно. Но если чудо субъективного происхождения, то это вовсе еще не свидетельствует, что оно лишено некоего объективного значения. Возьмите аэропакет. Можно привести его в стартовое состояние за сорок секунд?

–  Это исключено, - ответил Лефер.
– Сам Ольсен, кстати, несмотря на отличную реакцию, никогда не мог на тренировках скинуть хоть пару секунд с полутора минут.

–  Вот видите, а понадобилось взлететь вдвое быстрее.

–  Ну, знаете, не могу же я доводить конструкцию до такого совершенства, чтобы она соперничала со скрытыми ресурсами организма. Это говоря словами Ольсена.

–  Зря спорите, Лефер, - вмешался Гринвуд.
– Малинин прав. Никто не требует, чтобы вы довели взлет точно до сорока секунд, но подумайте, нельзя ли его ускорить.

–  Ладно, - проворчал Лефер и, не удержавшись, добавил: - Самообман.

Гринвуд пропустил эту реплику мимо ушей, но тут рассердился Кирога:

–  До чего ж вы упрямы, Лефер! Кому помешает, если ваш замечательный аэропакет можно будет разобрать на полминуты быстрее? Ведь экстремальные условия возникают у кого угодно, хотя бы у тех же космонавтов. Вообразите, что работаете на них.

–  Давайте не пререкаться, - призвал Малинин.

–  Мне кажется, надо иметь в виду следующее, - назидательно заметил Гринвуд.
– Мы обязаны одинаково позаботиться как о сохранении жизни путешественников во Времени, так и о неприкосновенности исторической среды. Это аксиома. И обе задачи имеют одно решение. Чем лучше обеспечена безопасность хрононавта, тем меньше у него необходимости пускать в дело всевозможные защитные средства, если и не разрушающие среду, то оставляющие на ней чувствительные отметины. Последствия подобной беспечности могут сказаться не сразу, но, накапливаясь мало-помалу, они способны в конце концов вызвать обвал, своего рода историоспазм, по типу экоспазма, угрожавшего человечеству в конце XX века. Такая угроза тем более реальна, что искажения, вызванные прямым вторжением в исторический процесс, будут наслаиваться на искажения, причиненные косвенным воздействием. Я имею в виду в первую очередь своекорыстное толкование исторических фактов на потребу дня. Но не только это. Далеко не безобидны и попытки заполнить белые пятна на карте прошлого посредством логической дедукции. Поневоле основанные на абсолютизации неких общих принципов, они игнорируют случайное, непредсказуемое начало, играющее столь важную роль в развитии любых обществ. Теперь это доказано и материалами экспедиции на обитаемые планеты Беты Центавра. В результате мы получаем суррогат истины и, что еще хуже, привыкаем им пользоваться, забывая о его неполноценности.

«Эка его занесло», - подумал Малинин.

–  Что из этого следует?
– спросил он.

–  Да, - поддержал Лефер, - я тоже не соображу, куда вы клоните.

–  Мне казалось, что я говорю достаточно популярно. Во всяком случае, моим студентам разъяснять это не приходится.
– Гринвуд встал и начал расхаживать по холлу, продолжая ораторствовать: - Из сказанного вытекает, что надо прежде всего очистить историю от домыслов…

–  Боюсь, в ней мало что останется, - пробормотал Кирога.

–  И притом самое скучное, - отозвался Лефер.

–  Очистить историю от домыслов, а не добавлять к ним новые сказочки. Мы с вами обязаны принять все сообщения Ольсена за рабочую гипотезу и критически оценить каждый бит добытой им информации…

–  Так бы сразу и сказали, - вставил Малинин.

–  Критически оценить каждый бит добытой им информации, - повторил Гринвуд, не позволяя отобрать у себя трибуну.
– При таком подходе мы сталкиваемся с множеством очевидных несуразностей и просто темных мест. К первым следует отнести, например, упоминание Генрихом «книжонки некоего голландца». Нет сомнений, что имеется в виду знаменитый трактат Гуго Гроция «О праве войны и мира», увидевший свет в 1625 году, то есть через пятнадцать лет после убийства Генриха. Не стану говорить о других, менее бросающихся в глаза неточностях - лучше оставить их до подробного историографического анализа.

–  Прошу вас, Гринвуд, перестаньте ходить, я больше не в состоянии ворочать за вами шеей!
– взмолился Лефер.

–  Я не умею сидя с такой точностью формулировать свою мысль, - хладнокровно отпарировал Гринвуд, продолжая мерно вышагивать перед своей аудиторией.
– Теперь о темных местах. Их неперечет. Почему Ольсен вспомнил о камере только тогда, когда появилась королевская процессия, разве средневековый Париж сам по себе не заслуживает запечатления на пленке? Еще более странно другое: почему он показал нам только свою беседу с королем? Кстати, во время короткой паузы, пока вы занимались чаепитием, я спросил Ивара, куда подевалась кинохроника кортежа на улице де да Ферронри. Он ответил невразумительно: пленка-де оказалась некачественной. Где это слыхано!

–  Да, - подхватил Кирога, - для меня тоже многое осталось неясным. Ну, скажите на милость, откуда взялась старинная лютня? Какая-то мистика, право.

–  Действительно непостижимо!
– присоединился к нему Лефер.

Малинин тоже было собрался поддакнуть, но, заметив хитрую улыбку на губах Гринвуда, решил подождать. И не ошибся.

–  Эх, - сказал Гринвуд, - если б все загадки так просто отгадывались! Эта прекрасная лютня XV века взята из Луврского музея при поручительстве Глобального Совета и под личную ответственность известного профессора Гринвуда.

–  Так это ваша проделка?!
– воскликнул Лефер.

–  Что значит проделка, - обиделся Гринвуд, - разве неясно, что такая неповторимая деталь может сыграть решающую роль в воссоздании реальной исторический атмосферы!

–  Так-то так, но ведь ее придется возвращать.

–  Ну и что?
– спросил Гринвуд, с недоумением глядя на Малинина.

–  Это может серьезно травмировать Ольсена.

–  Чепуха, он ведь не кисейная барышня, посмеется вместе с нами и забудет.

–  К слову, - сказал Кирога, - когда вы думаете раскрыть ему глаза?