И дети их после них

Вскоре он выехал на шоссе, тянувшееся до самого Этанжа, и остановился на краю поля, где валялись огромные тюки с соломой. Бросив мотоцикл, он пошел прямо по сухому жнивью. Он шагал в хорошем темпе, на губе его проступил пот, голые руки болтались вдоль туловища. Во рту чувствовался медный привкус. С сухим шуршанием прокладывал он себе дорогу, оставляя позади примятый след. Так он шел, пока не устал, присел в тени, прислонившись спиной к стогу. Потом достал из кармана зажигалку и стал играть с ней. Открывал большим пальцем крышку и зажигал, чиркнув колесиком о джинсы. Солнце уже не так припекало, проливая на окрестности мягкий обволакивающий свет. Это была старая зажигалка «Зиппо» бронзового цвета, как во Вьетнаме. Он отнял ее у одного пацана во время выпускных экзаменов за неполную среднюю школу. Каждый год в школу Луи Армана приезжали сдавать экзамены третьеклассники из «Грозового перевала», частного заведения в центре города. Надо было видеть, как они прибывают в своих бенеттоновских свитерках. Высаживая их из тачек, родители с опаской поглядывали на серые строения. Прямо проводы новобранцев на перроне. Это была старая республиканская традиция – сдача экзамена в чужой школе. В первые годы это мероприятие сопровождалось вымогательствами и прочими инцидентами. Но со временем вялотекущая классовая борьба перестала приносить доход. Буржуи из «Грозового перевала» сговорились и стали оставлять дома часики, подаренные по случаю конфирмации. Не снимать же с них рюкзачки от «Tann’s». В прошлый раз Хасин занялся группой волосатиков в рокерских футболках. Вот тогда он и заныкал эту зажигалку и два гитарных каподастра. Голубое пламя вкусно пахло бензином. Он поджег соломинку у своих ног. Та вспыхнула. Искушение было велико, но Хасин затоптал пламя. Медный привкус во рту становился все сильнее. Кислота проникла в грудь, и он почувствовал, как рот наполняется слюной. Он снова зажег зажигалку. Дохнув дымом, с треском и жаром загорелся стог. Остроконечные, сладострастные языки пламени с чудным запахом поднимались вверх. Он отступил на несколько шагов назад, чтобы лучше видеть. Огонь уже бежал по земле, все дальше, в поисках пищи. Хасин дышал полной грудью. На него вдруг снизошел поразительный покой, как это всегда бывало. Теперь можно и домой. Когда мотоцикл тронулся в обратный путь, за спиной у него, казалось, пылала вся долина.

– Опять курил? – спросил старик.

Хасин не нашел у себя ключей, и ему пришлось позвонить, чтобы отец открыл дверь. Тот стоял на пороге в стоптанных тапках на босу ногу, весь в джинсе, застегнутый на все пуговицы. Глаза с трудом угадывались на его морщинистом лице. Под носом топорщился пучок не тронутых бритвой седых волос. Видел он все хуже.

– Да нет же, – ответил Хасин. – Так как? Я могу войти?

– От тебя дымом несет. Ты куришь?

– Говорю тебе, нет!

Отец нахмурился и, наклонившись, понюхал футболку сына. Не переставая ворчать, он пропустил его внутрь. Войдя, Хасин снял кроссовки. Из кухни доносился шум скороварки. Пахло картошкой.

– Люди видели твоего брата, – серьезно сказал отец.

У него был красивый, низкий хрипловатый голос. Слова перекатывались будто камешки в решете.

– Им привиделось.

– Они говорят, что видели.

Юноша обернулся к отцу, чьи зрачки приняли нечеткий контур и молочный оттенок, указывающие обычно на старость. Однако ему было всего пятьдесят девять.

– С чего бы им говорить, если они на самом деле его не видели?

– Да не знаю я. Перепутали.

– Мне сказали, что он там был.

– Чушь собачья. Кончай ты с этим, – застонал Хасин.

Старик выглядел озабоченным. Он уже давно не видел старшего сына. У Хасина сжалось сердце. Они с отцом стояли в тесном коридорчике вплотную один к другому. На стенах висели зеркала, старые фотографии, разные вещи оттуда. На полу выстроились в ряд ботинки. Хасин заговорил снова:

– Что мы едим?

– Что всегда. Иди сюда.

Отец вернулся к плите. Перевернул в сковородке рубленые бифштексы, потом включил громче радио, заглушившее ворчание жарившегося мяса. Потом выключил огонь под скороваркой, и они сели за стол. Отец пил воду, сын налил себе стакан гренадина. Было еще светло, но температура стала терпимее. Пахло кофе, весь день простоявшим на огне. Они не разговаривали, ели, положив локоть на стол. Зазвонил телефон, и Хасин побежал в гостиную, чтобы ответить. Это была мать. Она звонила оттуда. Они перекинулись парой слов, но говорила главным образом она. Сказала, что у них жарко. Что рада, что скоро увидит его. Спросила, как он себя ведет. Потом трубку взял отец и несколько минут разговаривал с женой по-арабски. Хасин ушел к себе, чтобы не мешать.

Позже отец заглянул к нему.

– Ты мэрия ходил?

– Ага.

– Работа был?

Отец жил здесь уже больше тридцати пяти лет, но все еще говорил на очень относительном французском, хотя и приобрел местный грубый говорок. Всякий раз, когда тот открывал рот, Хасину хотелось куда-нибудь спрятаться.

– Да нет, нет там никакой работы.

– Нет работы? Она говорила, что все в порядке.

Чтобы окончательно прояснить ситуацию, отец вошел в комнату.

– Нет. Ты не понял. Она там сидит, чтобы помогать людям, которые ищут работу. Но у них самих ничего нет. Все это вообще ни к чему.

– Как это?

– Она помогла мне с резюме, вот и все. Она ничего не может, говорю тебе.

– Вот как?

Брови отца сошлись на переносице, он еле слышно пробурчал что-то по-арабски. Узкие темные губы почти не двигались под седыми усами. Хасин попросил повторить.

– Работать надо, – заявил отец неожиданно торжественным тоном.

– Ага. А еще надо, чтобы работа была.

– Надо найти. Если захочешь – найдешь, – ответил отец, убежденный в своей правоте.

– Точно. Кстати, в понедельник утром я пойду в магазин затариваться. В холодильнике пусто.

– Вот это хорошо.

Старик был большой мастер по части проработки, но стоило Хасину заполнить холодильник продуктами, как все нравоучения заканчивались. Юноша встал. Он сказал, что уходит на вечер.

– Куда это?

– Не знаю. Никуда.

– Как это – никуда?

– Я не поздно.

– Ты всегда поздно возвращаешься.

Хасин уже вышел из комнаты. В коридоре он поспешно натянул кроссовки и куртку, но это не помогло ему избежать последнего совета.

– Наделаешь глупостей – пеняй на себя.

Хасин пообещал глупостей не делать и вышел к приятелям, уже ожидавшим его на площадке у подъезда. Кадер немного дулся. Хасин поддразнил его ровно столько, сколько было нужно, чтобы привести настроение в норму. Потом все стали просто без дела смотреть, как крутятся на автодроме машинки. Элиотт свернул маленький косячок, у него почти ничего уже не осталось. Маловато на шестерых. Вместо расслабления это вызвало всеобщее раздражение.

– Чего делать будем? – спросил Саид.

Этот ритуальный вопрос все слышали раз по десять за день.

– Не знаю.

– Двинем куда-нибудь.

– Куда двинем?

– Двинем, там посмотрим.

– Двигай, только не усни.

Каждый старался вытянуть из косяка как можно больше. Мусс вообще обломался: ему осталось только раздавить окурок в пыли.

Вскоре мамаша с дочкой вырубили ток, и последние посетители растворились в темноте. Женщины тоже удалились вместе с кассой, на прощание помахав ребятам. Дома теперь сложились в пейзаж из прямых линий, усеянных голубыми осколками. Возраст городка канул во мраке. Не осталось ничего, кроме темных громад, острых граней да освещенных окон. И скуки.

– Блин, ну и тоска…

– Ёпрст, что будем делать-то?

– Пошли, плевать, что-нибудь придумаем.

– Сверни хотя бы еще косячок.

– Ну уж нет, у меня вообще почти ничего не осталось.

– Завтра получишь, нормально.

– Вот завтра и посмотрим.

– Слушай, не будь ты сукиным сыном, плевать на твои проблемы.

– Сказал – завтра.

День подходил к концу. В понедельник Хасин попробует продать байк. Он знал одного типа, который торговал всякими железками. За него можно будет взять пол- сотни.