И-е рус,олим

Стойку облагораживала пирамидка из трех шахматных досок разного размера.

– - Для папы-медведя, мамы-медведицы и маленького медвежонка,-- решила Анат.

– - В общем, для русского медведя любого калибра.

– - Надо сделать писательское кафе. С набором блокнотов разных размеров. И наблюдать кто какой блокнот тяпнет...

Макс хмыкнул:

– - С блокнотами не интересно. Будет корреляция по жанрам. Ручки надо. Шариковые, перьевые, разных размеров, толщины... огрызки карандашей... Вот что писателя выдает. Не где, а чем.

– - Да, вот чем? Кровью, желчью, спермой... Это очень важно, ага.

– - А для бывших медичек...

– - Да-а?

– - Специальные блокноты из медицинских бланков. Анализы там, рецепты, свидетельства о смерти...

– - Тогда ручку в виде косточки.

– - Обглоданной. Ее будут сбрасывать со стола. Специально для нас.

– - Мы ведь на праздник пришли? Или на похороны? Или какая разница?

– - Каждый праздник это похороны. Отмечаешь, что произошло и хоронишь свои мечты о том, как это должно было быть.

– - Браво!
– - Анат вытащила глянцевый кирпич, выложила перед собой на стойку, погладила, как больное животное и кивнула:

– - Помер. Обмывать будем?

– - Вот, всего час прошел. И уже не жалко задохлика.

– - Откуда это -- задохлик?

– - У меня сосед по общаге был. Ему мама тырила для конспектов учетные книги с птицефабрики. Там была графа "количество задохликов". Я думаю, что задохлик -- это птенец, который вышел в свет, увидел, что никому и на фиг не нужен и задохнулся.

– - От жалости к самому себе.

– - Да. Пора кафе сменить, ты как?

– - А тему -- сморгнуть.

В кафе по-соседству все было грязнее, веселее, на восемь столиков -восемь посетителей, двое оказались знакомыми, один из тех, с кем при редких, но регулярных встречах в людных местах перебрасываешься фразой "Все собирался тебе позвонить", но никогда не звонишь и не будешь. Второй же был из породы пробуждающих мучительные раздумья "откуда я его знаю". В тех редких случаях, когда удается вспомнить, испытываешь от этого укол неподдельного восторга.

Русская барменша налила русскую порцию. Крашеная рыжая тяжелая баба, с тяжелыми серьгами, на которых был изображен Маленький принц. Лед она принесла после повторной просьбы, в грязноватой ладони, нетерпеливо швырнула его в виски, улыбнулась располагающе и по-матерински предложила:

– - Давайте я вам салатик настрогаю?

К салатику выдали еще и бонус -- кусочек домашнего торта. Вероятно, до утра он не доживал по-любому.

На стенах теснились какие-то сомнительные картины, из тех, которые вывешивают в знак взаимной приязни с рисовавшим. Прямо над головами (C) висели прозрачные часы, не скрывающие тайн своего механизма. Они так громко, с пристукиванием тикали, словно шинковали время.

– - И все равно -- хорошо,-- сказала Анат, спрятав ноги под столик,-зря мы так время чаще не проводим.

– - Поэтому и хорошо. Только поэтому. Недавно, знаешь, поймал себя, что трачу время и на дела, и на общение, как деньги в кафе. Возникло какое-то "слишком дорого, не стоит".

– - А если кто-то или что-то хорошо себя ведет, то получает чаевые. Процентов десять-двадцать дополнительного времени. Так?

– - А что делать? Оно же с возрастом начинает бежать не по-детски. И плющить.

– - Вот кстати, почему у кошек в Яффо такие сплющенные головы? И в Акко. В Бат-Яме тоже. Значит, на побережье.

– - Не знаю. Я не котовед.

– - Зато ты теперь котовод. Значит, должен вникать. Аллерген, кстати, совсем охамел, надо с этим что-то делать... Давай не будем его растить. Давай его утопим?

– - Его утопишь. Это уже не кот, а котилозавр. Разве что в виски.

– - Точно! Он должен покончить жизнь самоубийством. В тазике с виски.

Макс назидательно поднял палец:

– - С дорогим виски.

– - Да!
– - захихикала Анат.-- Он залезет в этот таз, чтобы пить, пока не захлебнется. И так погибнет, как невольник чести. Это истинная поэтическая смерть. Знаковая!

Макс хмыкнул и покачал головой:

– - Эта рыжая тварь выжрет весь виски и отправится буянить по сайтам. Он гораздо жизнеспособнее, чем ты думаешь.

– - Это меня и пугает.

– - Меня, знаешь, тоже,-- неохотно признался Макс.-- Ну давай, раз так. За Аллергена, как веселый энергетический сгусток. Ох, хлебнем мы еще с ним.

И они чокнулись оставшимся виски, а потом вытащили блокнотик и стали писать стихотворение про кота... вернее, от лица кота... а точнее -- от кошачьей морды, причем совершенно бесспорным было то, что строчки эти были им абсолютно несвойственны и чужды.

Я пью не только молоко,

я кот, а не монах.

Когда подружка далеко,

и в четырех стенах,

со шкафа уроню бутыль,

меж острого стекла

я буду пить вино и пыль,

чтоб грусть была светла.

Курю я не один табак,

а раз, и два, и три.

Хозяин мой, такой чудак,

не держит взаперти

ни сигареты, ни гашиш,

ни прочие дела...

А после я поймаю мышь -

чтоб грусть была светла.

Я нюхаю не только след

подружки на песке,

а то, что нюхать вам не след,

что так стучит в виске,

что превращает кошку в льва,

но дух сожжет дотла...

Я в рифму выстрою слова,

чтоб грусть была светла.

Колюсь не только о репьи,

колюсь шипами роз,

тех, что хозяева мои

припрятали всерьез.

И звезд бездарный хоровод

рассеялся, погас.

И Млечный путь лакает кот,

открыв на кухне газ.

(C) не сразу узнали Гришу. То ли из-за того, что впервые увидели его в нормальной одежде -- джинсы, майка, а вернее впервые не увидели на нем ничего из костюмерной прошлого. То ли в лице его что-то сместилось, возможно даже заняло более правильное место. То ли подстригся иначе. Кроме того, с ним была незнакомая дама, не из той колоды, которая тасовалась вокруг него летом.