И гаснет свет

Высокий человек в черном костюме прочитал письмо, взял со столика у труб пневмопочты (здесь их у него было три) листок бумаги, ручку и чернильницу. Спешно написал инструкции, пообещал скоро быть, оставил внизу лаконичную подпись «Н.Ф. Доу», изменил адрес на ярлыке, после чего засунул послание в ту же капсулу, а капсулу – в трубу. Закрыл крышку, крутанул винт на трубе и отправил контейнер в обратном направлении.

– Мне нужно отлучиться, Джаспер, – сказал он холодным строгим голосом. Он не был зол или расстроен – он всегда так говорил.

– Хорошо, дядюшка, – раздался ответ из глубокого кресла. Там кто-то сидел, закрывшись огромной ветхой книгой с изображением мотылька на обложке.

Тот самый человек в черном, рекомый дядюшка, надел пальто, взял со стойки антитуманный зонтик, надел на голову обтянутый черным шелком цилиндр, подхватил саквояж, но вместо того, чтобы направиться к входной двери, шагнул к двери чулана в прихожей. Зайдя в каморку, он потянул за рычаг в стене. Тут же в полу поднялась тяжелая крышка люка, и Н.Ф. Доу, цепляясь за железные скобы-ступени, вмонтированные в стену колодца, спустился через круглое отверстие вниз. Спустя какое-то время крышка люка над его головой опустилась…

Марго Мортон сидела в кресле и глядела в пустоту перед собой. Скованная ужасом и ожиданием, она ничего не замечала кругом. Джонатан сидел на ступенях лестницы, опустив лицо в ладони. Он мало что понимал. Сперва пытался вызнать все у Марго, но та могла лишь плакать. Поначалу. Теперь в ней не осталось даже слез.

На лестнице раздались шаги, и вниз спустился высокий человек в черном костюме. Марго ожила и бросилась к нему навстречу:

– Вам удалось, доктор? Что с моим сыном?!

Доктор Доу прибыл на Каштановую улицу очень быстро – и это удивительно, учитывая туманный шквал, бушующий в городе. Он словно прилетел сюда в капсуле пневмопочты. И хоть данное предположение могло бы показаться нелепостью, но на деле он появился ненамного позже собственных инструкций.

Лишь только войдя в дом Мортонов несколько часов назад, он выключил и сложил свой зонт, повесил пальто и цилиндр на вешалку. Придирчиво окинул взглядом Марго: ее ожоги, рану от пули – разорванную полоску кожи на плече.

– Боюсь, вам придется подождать своей очереди, миссис Мортон, – сказал он настолько жестким голосом, словно забивал гвозди.

Джонатан уже собирался было возмутиться, но Марго кивнула:

– Конечно-конечно! Главное – мой сын! Позаботьтесь о Калебе, доктор, я молю вас! Сделайте все возможное…

– Я здесь именно для этого, – прервал грозящий разрастись на полчаса поток женских переживаний доктор. Отсутствие каких-либо эмоций на его бледном узком лице можно было принять за безразличие, а вскинутый подбородок и извечно прищуренные глаза – за надменность и презрительность. Это была не слишком-то приятная в общении личность.

Без долгих рассуждений доктор отправился наверх. Изгнав Марго и Джонатана из детской, он запер дверь. Оставалось ждать…

– Мне не нравится этот тип, – сказал Джонатан, когда они спустились вниз после грубого окрика из-за двери: «То, что вы сопите там, меня отвлекает! Попрошу вас избавить меня от себя на некоторое время!». – Я слышал о нем много дурного…

Доктор Натаниэль Френсис Доу действительно был мрачен, как тень, и холоден, как сквозняк, прошедшийся по спине. Он не растрачивал попусту ни слова, ни эмоции. А когда все же снисходил до разговора, то представал циничным, насмешливым и колким. А еще он выглядел и вел себя так, словно был перманентно раздражен. Кто-то назвал бы его черствым, но правда в том, что за черствость люди частенько воспринимают прямоту, с которой им сообщают неудобную для них правду. Они не любят тех, кто обходится без смягчения, кто не боится ранить чью-то чрезмерно чувствительную натуру. Что ж, доктор был профессиональным ранителем чрезмерно чувствительных натур. В какой-нибудь книжке он запросто мог бы состояться в качестве злодея, к которому ни за что не рекомендуется подпускать ребенка.

– Он пришел сюда, – сказала Марго, – как только я ему написала. Несмотря на то, что два часа ночи. Несмотря на то, что на улице туманный шквал. Мне нет дела до того, какие у него манеры, я хочу, чтобы он спас нашего сына.

Джонатан кивнул, и все же сомнения никак не оставляли его:

– Почему было не написать доктору Грейхиллу из городской лечебницы? У него хорошая репутация и…

– Доктор Грейхилл, – перебила Марго, – неторопливый, как Старый трамвай на Набережных. А репутацию ему делают старухи, которым спешить уже некуда. А еще он бы не пришел посреди ночи, даже из дома не вышел бы, пока не закончится шторм. А между тем доктор Доу, который тебе так не нравится, уже здесь, борется за жизнь нашего сына. Я не хочу больше об этом говорить!

– Прости меня, – сказал Джонатан. – Ты права. Я и сам не понимаю, что говорю. Это все…– он замолчал и уставился в пол. – Позволь я помогу тебе. – Он поглядел на ее обожженные руки.

Марго кивнула…

Доктор Доу проводил свою операцию не меньше пяти часов. Два раза он требовал «Воды!» и «Полотенца!». С каждым часом, проведенным в неведении, тревога в сердце Марго крепла, с каждой минутой ожидания что-то отмирало в душе. И вот, когда доктор показался на лестнице, она бросилась к нему, заламывая неимоверно болящие руки. Джонатан поднялся на ноги и вопросительно уставился на обладателя хмурого, не выражающего ничего хорошего взгляда.

– Повреждения были серьезными, – сказал доктор. – Один из сложнейших случаев в моей практике.

– Вам удалось? Удалось, доктор?

Доктор Доу перевел медленный тягучий взгляд на Джонатана.

– Лицо я вернул на место, пришил. – Он говорил так, словно речь шла о какой-то простой заплатке. – Снабдил ткани «Заживительной вакциной Бёрра» и добавил «Регенеративный ускоритель Пойшлица». Вам очень повезло, ведь эти средства открыли совсем недавно. Полагаю, хирург-коллегия из Старого центра заслуживает получить от вас благодарственное письмо. Что ж, «Бёрр» требует времени и дополнительного ухода, все побочные эффекты я напишу списком. Самое серьезное – это заикание, временные судороги в левой ноге и непереносимость пения сверчков.

Ни Марго, ни Джонатан почти ничего не поняли, кроме того, что лицо их сына к нему вернулось.

– Он… он…– Марго не смогла продолжить.

– Выживет, да, – хладнокровно сказал доктор. – И его лицо… Что ж, вы должны понимать, что убрать все следы никому не по силам. Я делал едва ли не самые тонкие швы за всю свою карьеру, но все равно шрамы останутся.

– Он…– начал Джонатан, – он станет…

– Уродом? – безжалостно уточнил доктор Доу. – Нет, что вы. Внешние последствия будут минимальны, я полагаю. Вы быстро и дотошно следовали моим инструкциям, и это многое решило, но если бы операция началась на каких-то двадцать минут позже, все было бы значительно хуже…

Марго попыталась взять доктора Доу за руки, она зарыдала.

– Я не знаю, как вас благодарить, доктор!

Доктор Доу отстранил ее, а от слез поморщился – они его раздражали. Раскрыл саквояж и достал оттуда тюбик с этикеткой «Антижгин. Средство от ожогов доктора Перре» и протянул его Марго.

– Втирать три раза в день. Побочные эффекты – насморк, но только в правой ноздре, и галлюцинации в виде мухи в комнате.

– Благодарю, благодарю…

– С повязкой вы и сами справились…– доктор, видимо, едва сдержался, чтобы не закатить глаза, – приемлемо. Я приду через три дня, – сказал он. – Сниму бинты и швы. Обезболивающие препараты я оставил на тумбочке – они действуют хорошо, но, опять же, много побочных эффектов. Если состояние Калеба ухудшится, сразу же сообщите.