И грянул бой

— Вы очень добры ко мне, пан Анджей. Даже если вы, как порядочный человек, не верите связанным с моим именем грязным слухам, мой возраст наверняка вам известен. Поэтому, даже стань мы любовниками, вы не долго хранили бы мне верность.

— Вы не правы... вы совсем не правы, — шептал Войнаровский. — Если бы это случилось... нет, когда это обязательно случится, у вас не будет более любящего и преданнейшего человека, чем я.

Его левая рука переместилась на бедро Марыси, правая шарила по низу лифа платья, голос был нежен, как у гомеровских сирен. Теперь можно начинать нужный разговор, но никоим образом не сидя на кровати. Войнаровский, по-видимому, рассчитывает прямо сейчас получить от Марыси весомые доказательства ее любви, а это вовсе не входит в ее планы. Поэтому лучше не доводить ситуацию до критической точки, когда, отказав Войнаровскому в притязаниях, можно утратить налаженное с ним взаимопонимание.

Громко всхлипнув, Марыся резко поднялась с кровати, быстро сделала два больших шага к столу, прислонилась к нему спиной.

— Пан Анджей, когда мои чувства к вам перестали быть секретом, мой совет не должен показаться странным. Недавно я услышала, что вы снова сдружились с этим страшным человеком... как его... Фок, Фокс или Фукс. Ну, тот офицер, что в прошлом году перебежал от русских к шведам и даже охотился за царем Петром, надеясь пленить его. Или скажете, что не знаете этого Фока-Фокса-Фукса?

— С какой стати я буду вам лгать? — ответил Войнаровский, с сожалением глядя на ускользнувшую из его рук Марысю. — Я действительно знаком с капитаном Фоком. Хотя вы называли еще две фамилии — Фокс и Фукс, полагаю, что речь идет именно о нем, поскольку Фок и нанялся в прошлом году на королевскую службу после ухода с русской, и однажды пытался взять царя Петра в плен.

— Значит, слышанное мной правда, — печально промолвила Марыся. — Мне известно, что капитан — отчаянный, безрассудный офицер, нисколько не заботящийся о своей жизни. Но если на его жизнь мне наплевать, то ваша для меня дорога как собственная, и я не желаю, чтобы вы отправлялись с Фоком в тылы царских войск. Слышите, я запрещаю вам это делать! — и Марыся якобы в приступе гнева стукнула каблучком сапожка по полу. — Мой вам совет — будьте подальше от этого сумасброда! Обещайте, что с сегодняшнего дня будете думать не только о совместных с Фоком подвигах и о своей славе, но и о женщине, которая вас любит и надеется вскоре стать близким вам человеком.

— Почему вы лишь надеетесь на это, если я от вас без ума и готов доказать свою любовь как и чем угодно? Для меня не существуют ни распускаемые о вас слухи, ни ваш возраст. Я люблю вас, и ничто другое не имеет для меня значения.

— Ах, пан Анджей, если бы нашей любви препятствовало только это. Вы забыли еще одну причину — я замужем. Правда, всей Варшаве и половине Польши известно, что я не любила и не люблю мужа, тем не менее в кругу людей, к которым я принадлежу и с кем общаюсь, имеются свои правила и рамки приличия, и я не могу нарушать их. Что скажет обо мне тот же граф Понятовский, лично знакомый с моим мужем, если узнает о нашей с вами связи?

— Если я услышу о вас или себе хоть одно плохое... нет, даже непочтительное слово, я вгоню его в горло произнесшего пулей или саблей!

— Зная вашу смелость, не сомневаюсь. Но зачем это, если вскоре можно будет обойтись без излишних разговоров и крови.

— Я опять слышу слово «вскоре». Объясните же наконец, что оно значит.

— Две недели назад я получила из Варшавы письмо, что мой муж тяжело ранен. А вчера меня разыскал проезжий купец и сообщил, что в Киеве для меня есть очень важное письмо из дома. Доставивший его гайдук был в дороге ранен разбойниками — то ли вашими запорожцами, то ли царскими казаками-палиивцами! — и если я желаю письмо получить, мне необходимо прибыть за ним в Киев. Полагаю, что письмо содержит сведения о моем муже, а поскольку они очень важны... не думаю, что они приятны.

— Предполагаете, что ваш муж... что его, возможно, не стало?

— А какие еще важные вести можно получить в наше время из дома? Что в маетке сгорела копна сена или телега задавила петуха? Уверена, что письмо содержит известия о моем муже, и если бы речь шла о его выздоровлении, его назвали бы радостным, а не важным. Теперь понятно, что я имела в виду, говоря, что вскоре могу стать близким вам человеком?

— Теперь — да. Если вы вдова, требования к вашему поведению совершенно иные, нежели к поведению замужней женщины, — обрадованно проговорил Войнаровский.

— Это в случае, если я вдова, — заметила Марыся. — А чтобы это узнать, я должна прочитать находящееся в Киеве письмо, не дошедшее до меня. Но как его получить, если в городе русский гарнизон, а дорога к нему кишит разбойниками? У меня при себе нет слуг-мужчин, а служанке подобное путешествие явно не по силам.

— За письмом готов отправиться я. Дорога в Киев мне хорошо известна, а для разбойников у меня есть две пары пистолетов и сабля. К тому же я прихвачу в сопровождающие десяток добрых казаков, с которыми мне не будет страшен сам дьявол.

— Пан Анджей, племянника гетмана Мазепы знает в лицо каждый русский офицер киевского гарнизона и старшина-реестровик городского полка, — сказала Марыся. — Я очень признательна за желание мне помочь, но ваша жизнь для меня дороже любого письма. Кстати, если мы завели о нем речь, настало время уже мне обратиться к вам за советом.

— С удовольствием окажу эту услугу.

— Человек, который может доставить из Киева нужное нам письмо, должен быть не только не известен тамошним русским офицерам и казакам, но и быть отчаянным храбрецом. В нашем лагере я знаю только двух таких — вас и Фока. Если не подходите вы, остается...

— Но почему вас не устраивает моя кандидатура? — недовольным тоном перебил Марысю Войнаровский. — Согласен, меня многие знают в Киеве, но разве обязательно мне лично навещать держателя письма? Я могу обосноваться в окрестностях города, а за письмом отправить верного человека из знакомых селян или казаков.

— В дороге могут произойти непредвиденные события, когда десяток самых храбрых казаков не смогут сделать ничего. Да и дом моей дальней родственницы, которую часто навещают гости из Польши и где находится нужное нам письмо, может пребывать под наблюдением русских властей, что сулит отправленному за письмом человеку и, значит, его получателю, мало приятного.

Марыся сложила на груди руки, с мольбой посмотрела на Войнаровского.

— Обратили внимание, что я дважды употребила выражение «нужное нам письмо»? Я не оговорилась. Что значит для меня это письмо, какое известие оно ни содержало бы, если я лишусь вас? Ничего. Если вас не станет, я тут же прямиком отправлюсь в Варшаву, нимало не заботясь, жена я или вдова. Неужели нужно объяснять, что письмо необходимо мне лишь как возможность ускорить и упростить нашу будущую связь? Мне нужны вы, а не письмо! Поэтому я намерена попросить отправиться за ним капитана Фока. Советуете мне сделать это или нет?

— Если кто-либо способен выполнить подобное задание, то именно Фок, — ответил Войнаровский. — Однако сомневаюсь, что в ближайшее время у него будет возможность вам помочь.

— Почему?

— Капитан — военный человек и подчиняется приказам, а не выполняет личные просьбы красивых паненок.

— Я обращусь к графу Понятовскому, он — к королю Карлу, и капитан отправится в Киев выполнять приказ своего начальства, а не улаживать личные дела княгини Дольской.

— Возможно, вам и придется так поступить, однако через некоторый срок. У капитана уже есть приказ, отменить который у вас попросту нет времени.