…И никаких версий. Готовится убийство
Шрифт:
Он чувствовал себя немного неловко из-за того, что вся эта суета вызвана его приездом.
Ждали с работы мужчин. Они вот-вот должны были приехать, но все не появлялись, и с каждой минутой у Дмитрия Ивановича это чувство неловкости нарастало, он думал: так ли необходимо здесь его присутствие, может, зря поспешил в Выселки?
Несколько дней тому назад в его квартиру позвонили. Ружены не было дома, и он сам пошел открывать дверь. На пороге стояли миловидная женщина и невысокий коренастый мужчина лет тридцати пяти, темные от загара, с выгоревшими на солнце бровями.
Убедившись, что они ищут именно его, Коваль пригласил их в квартиру.
В гостиной посетители назвались Пидпригорщуками, сказали, что они из деревни
Коваль прочитал:
«Убирайся отсюда навсегда, иначе тебя ждет смерть!»
«Подбросили прямо в дом, — произнес мужчина, и уголки его губ обиженно поджались. — Не мне, — ответил он на вопросительный взгляд Коваля. — Нас двое братьев Пидпригорщуков, — объяснял он, пока полковник рассматривал листок, — я — Петро и старший — Василь, а это Оля — жена Василя, а мою зовут Лидой. Живем двумя семьями в отцовском доме, у каждого своя половина. У меня с Лидой двое детишек: Верунька и младший — Мишка, у Оли, — кивнул на женщину, — тоже двое: Андрейка и Парасочка. Живем дружно… И вот такая напасть… Оля нашла у себя, на своей половине, кто-то подбросил — ясно, что Василю, у него врагов хватает, а он смеется, дешевка, говорит, чепуха, и в милицию заявить отказался… Мы и к вам тайно поехали. Он ничего не знает… Но Оля сама не решилась, упросила меня…»
На глазах женщины выступили слезы. Губы ее что-то прошептали. Коваль догадался — просила прощения за беспокойство.
«Заходил в тот день в дом кто-нибудь чужой?» — спросил Олю.
Женщина смахнула с ресниц слезы. «Не знаю. Не видела. Мы, когда на работу уходим, двери только на защелку закрываем, да и детишки целыми днями по двору носятся. И я в тот день на работу поздно ушла. С утра постирушкой занялась».
«Конечно, заходил, — уверенно сказал Петро Пидпригорщук, — когда тебя дома не было. Иначе как это можно подбросить… Вот без замков теперь живем, товарищ Коваль, хотя слава о наших Выселках когда-то худая была, бандитским селом называли и даже девчат наших замуж не брали, хотя какие раскрасавицы! Вы это, наверное, тоже помните, ведь земляк наш… Но выходит, не исчезли у нас еще всякие пережитки да недожитки!» — горько закончил он.
Пидпригорщук говорил правду.
Когда-то, еще до революции, на холмах, у широкой наезженной дороги, которая вела от уездного городка к железнодорожной станции Лещиновка, поселились два цыгана, слепили с грехом пополам неказистые мазанки, потом возле них построились еще несколько пришлых, уже не цыган, людей без роду-племени, которых пригнало в эти теплые края несчастье. Сюда, на плодородные черноземные просторы над Ворсклой, приходили горемыки и споткнувшиеся в жизни удальцы, энергичные и смелые ловкачи. Люди считали, что высельчане потому и облюбовали место возле большого Полтавского шляха, по которому на ярмарку со всей губернии ездят, чтобы грабить проезжих купцов. Да и до станции тут дорога — каких-то двенадцать верст. С того времени и повелось: когда речь шла о каком-нибудь наглеце, прохвосте или невежде, говаривали, что он, наверное, из Выселок.
Дмитрию Ивановичу вспомнилось детство, как пугали этими Выселками: не будешь слушаться, отдадим в Выселки, а там одни разбойники да цыгане, там, если ослушаешься, церемониться не будут: или убьют, или ноги вывернут назад, глаза выколют да и посадят на базаре милостыню просить. И дети утихали, услышав такую угрозу. Коваль и сам, когда мальчишкой ходил на станцию мимо Выселок, оглядывался настороженно и старался побыстрей миновать это страшное место, знаменитое резней, убийствами и безумной гульбой.
Однако не все отрекались от Выселок. Вскоре после войны, будучи еще не женатым, Дмитрий Коваль
встретил в Харькове земляка — молодого художника, который поспешил жениться и взял девушку из этих самых Выселок. Удивленно переспросил: «Из Выселок?» А тот улыбнулся в ответ: «Только там теперь чистую девушку и найдешь. Они ведь гордые, берегут себя!»Все эти воспоминания промелькнули в голове полковника, и ему приятно было услышать от гостя: «Теперь без замков живем».
«Очень просим вас, Дмитрий Иванович, приезжайте к нам и разберитесь! Какой это мерзавец Василю угрожает? Ведь действительно может пролиться кровь… Я его расспрашивал, кого он подозревает, а он только отмахивается, глупости, говорит, все это, некогда над этим голову ломать». — Пидпригорщук сомкнул губы уголками вниз.
Женщина снова вытерла глаза.
«А „итальянец“? — говорю ему, — Которого ты весной дважды поймал с ворованными кормами. А сынок его, Грицько? — спрашиваю дальше. — Да разве только они. Вспомни, сколько самогонных аппаратов ты позабирал?!»
«Василя, конечно, это тоже беспокоит, но вида не подает, — вставила женщина. — Мы приехали к вам без его ведома… Конечно, влетит мне по первое число, ну да пусть…» — с отчаянием в голосе произнесла она.
«Я не могу этим заняться, — отказывался Коваль, продолжая вспоминать, что он знает о Выселках, расположенных всего в трех-четырех километрах от его родных Кобеляк. Недобрая слава разбойницкого гнезда шла о хуторе еще некоторое время после революции, а в тридцатые годы там образовался колхоз и школьников уже не пугали Выселками, а посылали туда собирать овощи. Сейчас от рассказа земляков на Дмитрия Ивановича словно повеяло ветром родины. — Я уже на пенсии, отставник», — продолжал, однако, он отказываться.
«Вот, вот, — ухватился младший Пидпригорщук за его слова, — значит, со временем у вас, проще да и можно без всяких официальностей. Просто погостите у нас по-земляцки, не спеша разберетесь. Знаем, слышали о вас… И именно как земляка осмелились побеспокоить. Увидите, наши Выселки уже совсем не те, какими вы их помните. Это только один такой бандит, — кивнул Пидпригорщук на бумажку, лежавшую перед ними на столике, — сохранился, пережиток какой-то… Ну да вы с ним справитесь!.. Знаем и о том, Дмитрий Иванович, что вы рыбалку любите. Здесь, в Днепре, я думаю, пока он не очистился от всяких стронциев, не очень-то половишь, а наша Ворскла чистехонькая, и рыба тоже, вода как слеза. Поживете у нас, в нашей хате. Места хватит. Так, Оля? — обратился он к женщине. — У нас с ними дом большой. Половина их, половина — моя. А дети в пионерлагерь собираются, совсем свободно станет, у вас будет отдельная комната… А о Василе, — вздохнул он, — мы очень беспокоимся… Он у нас старший, значит, за отца…»
«Вам следует обратиться в милицию. Покажите это, — Коваль снова взял тетрадный листок в руки, — вашему участковому».
«В том-то и дело, что не хочет Василь связываться с милицией. Он и сам немножко милиционер… То есть командир сельской дружины, и ему неловко обращаться за помощью… И вообще, Дмитрий Иванович, кто будет с этим возиться?! Кому нужно?! Положат под сукно, или, если шум поднимут, этот, — Пидпригорщук кивнул на бумажку, — сначала притихнет, а потом, когда все забудется, отомстит Василю… Или хуже того — найти не найдут, а люди Василя обсмеют, с нашими выселчанами держи ухо востро!» Он замолчал, но привычке обиженно сжав губы уголками вниз.
«Василь не обратится в милицию, — подтвердила женщина. — Очень просим вас, Дмитрий Иванович, приезжайте, помогите… Вы же наших людей знаете, сами на Ворскле выросли, быстро разберетесь… Отец мой, Порохня Андрей, с вами в одном классе учился, в первой школе. Не помните?»
«Почему же, Порохню помню. Да и всех наших. Как он?»
«Погиб на фронте», — вздохнула Оля.
Несколько секунд помолчали. Дмитрий Иванович из семнадцати соучеников предвоенного выпуска нашел только пятерых.