…И никаких версий. Готовится убийство
Шрифт:
Дмитрий Иванович возвратился в дом, открыл следственный чемоданчик и начал посыпать порошком следы прикосновений на своем «дипломате». Старался понять «куи продэст», как сказано в праве, то есть «кому это выгодно». Ясно, что тетрадный лист выкрал человек, боявшийся разоблачения: Коваль не скрыл от Пидпригорщуков цели своей поездки в Полтаву. Человек, который клеил записку, оставил на ней отпечатки своих пальцев и, естественно, испугался…
Кто же это может быть?
Жена Василя Оля?
Ни в коем случае! Ведь это она, испугавшись за мужа, умоляла его приехать
Брат Василя Петро? Но он так же, как и Оля, забеспокоился и бросился на помощь… Впрочем, возможно, вдруг изменились какие-то обстоятельства и Петро… Дальше Коваль не развивал своего подозрения — у него на это не было никакого основания.
Но все-таки «куи продэст», все же кому выгодно было, чтобы Василь Пидпригорщук уехал из Выселок? Такого не может быть, чтобы никто не извлекал из этого выгоды, пусть не прямой, материальной, а, скажем, моральной…
Коваль закончил снимать отпечатки пальцев с «дипломата», закрыл следственный чемоданчик и снова вышел во двор. Он опустился на скамейку и, механически оглядывая прекрасный пейзаж, Ворсклу, далекую заречную даль с песками, лугом и сосновым бором, ясное, словно невесомое, прозрачное небо над ней, которого как будто и не было вокруг, вытащил из кармана «Беломор» и закурил, продолжая разгадывать головоломку.
Подойдем, сказал себе, к проблеме еще раз со всех сторон: кому он таки мешает здесь, в Выселках, этот Василь Пидпригорщук?
Ну конечно, местным пьяницам, хулиганам и ворам. Он вырос на этих выселчанских холмах, всех знает, его не обманешь, к тому же человек решительный, упорный, от него не отвертишься, не откупишься… Он, Коваль, уже более-менее полно определил круг наиболее «пострадавших» от командира сельской дружины и, казалось, был близок к разгадке тайны тетрадного листка, но неожиданное похищение его смешало ему все карты. Теперь нужно было искать какие-то обходные пути, чтобы найти автора угрожающего послания.
С Грицьком Ковтуном он еще не беседовал, только видел его на улице. Шли мимо Ковтунов, и вдруг Оля с ненавистью взглянула на чернявого, красивого хлопца, который как-то особенно лихо садился в свои «Жигули», словно по-молодецки вскакивал на коня.
«У-у…» — прошипела всегда сдержанная Оля.
«Кто такой?» — спросил Дмитрий Иванович, хотя уже догадался, ибо «Жигули» стояли возле ворот «итальянца».
«Он самый, — тихо ответила женщина. — Бандит. Ковтун».
Дмитрий Иванович понял, что именно в этом парне Оля видит наибольшую угрозу для мужа.
«Я его уже несколько дней замечаю возле нашего двора, видно, высматривает Василя, какую-то новую пакость придумал», — добавила Оля, тяжелым взглядом провожая коричневую машину, которая, будто насмехаясь, пыхнула на них седым дымком, моргнула красным глазом и побежала по дороге…
Мысли Коваля текли по кругу и, естественно, то и дело возвращались на круги своя. От воспоминания о Грицьке Ковтуне он снова перешел к Пидпригорщукам. Кто-то чужой вряд ли знал, почему Коваль приехал в Выселки. Опять,
значит, получается: только свои! «Очуметь можно от этого, — сокрушался Дмитрий Иванович. — Кто же этот „свой“? Кому Василь мешает в своем доме?!»Младший брат Петро как будто исключается из списка подозреваемых, так же как и жена Василя Оля. Кто же остается? Одна Лида? Только Лида. Ею и заканчивается короткий список обитателей дома на краю обрыва над Ворсклой… Но какие претензии есть у этой женщины к брату мужа? Да еще такие, которые подтолкнули ее к страшной угрозе? Может, Лида на самом деле хочет выжить Василя и его семью из родового дома? С двумя детьми и мужем ей и вправду тесновато в двух комнатах… Другой причины для вражды он не видит. Но действовать таким образом?!
Перед мысленным взором полковника появилась, словно выплыла из кудрявой туманной дали, смуглая женщина с длинной косой, уложенной вокруг головы пышным гнездом, темные глаза ее были подернуты грустью, время от времени в них мелькала то боязнь, то вдруг решительность. О, теперь Дмитрий Иванович знал, чем объясняется нервозность Лидии Антоновны. Муки неразделенной любви, постоянные терзания совести и неистовство неосуществленных желаний, порывов, мечтаний. Самое тяжелое для человека — жить надеждой, а потом тонуть в безнадежности и безысходности, находиться между верой, сладкими мечтаниями и отчаянием, стремиться сбросить тяжкие оковы безответной любви и жадно желать не потерять их, бросаться от любви к ненависти. Может ли сердце такое выдержать?!
Но все же какое отношение имеют эти терзания Лидии Антоновны к делу Василя Пидпригорщука? Абсолютно никакого.
Дмитрий Иванович пожал плечами, сам удивляясь, куда занесло его в мыслях.
«Слушай, — вдруг обратился он сам к себе, — а не Василь ли, которому надоела возня вокруг его особы, тихонько забрал записку?»
Эта мысль сначала показалась нелепой. Тогда напрасен розыск подозреваемых, поездка в Полтаву за следственным чемоданчиком, все хлопоты с дактилоскопией, беспокойство об этом неблагодарном человеке.
Подозрение в неблагодарности падало на того, кого оберегает и к кому привязался, и причинило Дмитрию Ивановичу боль. Значит, нечего ему больше делать в этих Выселках!
Но полковник Коваль не был бы Ковалем, если бы легко отрекался от задуманного. Преграды только разжигали его энергию. Успокоил себя мыслью, что находится здесь, в конце концов, не только ради Пидпригорщука, но и прежде всего во имя справедливости, отвоевывать которую является его долгом, все равно каким: служебным или просто человеческим.
…В этот день за обеденным столом собрались все Пидпригорщуки. Василь Кириллович теперь работал не в поле, а в мастерской, Лиде от конторы колхоза до дома было близехонько, а огородники Оля и Петр Кириллович нашли свободную минутку, чтобы забежать домой.
Все знали, что ночью Коваль возвратился из Полтавы, куда ездил по их делу, и привез с собой туго набитый таинственный чемоданчик. Поэтому, смущенно объясняя друг другу и одновременно Ковалю, почему они оказались днем дома, каждый нашел свою причину.