И передай привет полковнику

– Ты как себя чувствуешь, Поля?

– Плохо.

– То-то я смотрю…

Бережный внос разведчицы к полковнику разрушениями не сопровождался. Балков усадил меня на диван и отчитался:

– Это Полина, Виктор Николаевич. Получайте.

– Благодарю, Сергей, – выпустив костыль, сказал тот.

– Она оступилась, преследуя злоумышленника.

– Я так и понял.

Борис Юрьев, по-моему, отвратительно хихикнув, вышел и вернулся с мокрым полотенцем.

– Дайте мне зеркало, – занервничала я.

– Обойдешься, – отрезал Измайлов.

Борис хорошенько вытер мне лицо. На полотенце перекочевали кровь и грязь. Голова у меня гудела, как трансформаторная будка. Как это свойственно всем трансформаторным будкам. Хорошо бы еще вспомнить, что они такое и для чего нужны.

– Каким образом тебе удается выживать? – спросил Борис.

– Вот таким: то синяк, то шишка, то ссадина.

– Полина, если человеку суждено расквасить себе что-нибудь в подъезде, его бесполезно выручать. Давешний подонок не успел тебе наподдать, так ты сама о себе позаботилась, – сурово высказался Измайлов.

– Это мои насущные проблемы, а не милиции.

Балков ринулся мне на помощь, что становилось уже традицией.

– Мы с Борей все-таки осмотрим двери, лифт и лестницу.

– Вперед, – вдохновил парней Измайлов.

Когда мы остались одни, он опустился рядом со мной на диван, обнял за плечи и промямлил:

– Я очень за тебя испугался.

– А я купила черный шарф. Измайлов, прости, я завтра уеду к родителям и сыну. Наготовлю тебе впрок.

– Завтра я тебе наготовлю. А показываться ребенку с таким лбом не рекомендуется.

– Что-то кошмарное?

– Что-то разноцветное. И нос стал совсем картошкой.

– Ой.

– Тебе идет такой нос.

Вернулись ребята,

– Все чисто, Виктор Николаевич. Веры нет дома.

– Померещилось тебе, Полина, – заключил полковник.

– Люди, я к галлюцинациям не склонна. И в дверь Верки или Славы кто-то ломился. А Славу сегодня похоронили. А в наказание за недоверие вам предстоит жуть эксгумации трупа.

Наступило молчание.

– Сергей, проводи Полину, – приказал Измайлов.

Балков довел меня до двери, извинившись, прочесал квартиру и, наткнувшись на выбравшегося поразмяться котенка, вынужден был признать:

– Если он и галлюцинация, то моя.

Глава 12

«Завтра я тебе наготовлю…» Как же, дождешься от него. Главное, ведь прекрасно понимает, что не нужна мне его кастрюльная помощь. Но хоть выяснить, не сдохла ли я за ночь, мог бы. И вот я лежу, изуродованная (ложь), всеми брошенная (бессовестное вранье), и плачу (правда). А в виски изнутри молотит моя заумь – бах-бах-бах, бух-бух-бух, выпусти меня, помилосердствуй. Ишь ты, размечталась о свободе. Мне многие говорили: «Была бы ты поглупее, жилось бы тебе легче». Они мне льстили или насмехались надо мной, больной и одинокой. Не заумь это, а, наоборот, дурость. И не выбраться она хочет, а по-дурацки шутит. Опять за свое – бах-бах-бах…

– Наверное, у меня сотрясение мозга. Это замечательно. Думать станет тяжело, как дышать при насморке. Мне так надоело все время о чем-нибудь или о ком-нибудь думать. Потому что в итоге приходится додумываться до необходимости заняться делом. А я не могу даже пошевелиться. Да здравствует сотрясение мозга и как следствие – неспособность производить мысли, постоянно наращивая производство, неуклонно улучшая качество продукции и стремясь выйти с ней на мировой рынок.

– Грянул момент истины. При нормальной домашней библиотеке ты, оказывается, читаешь газеты. Не ожидала от тебя, Поля.

Подруга Настя сменила приобретший температуру моего невезучего лба компресс на живительно-холодный и спросила:

– Тошнит?

– Нет.

– Это не сотрясение мозга.

Настя – светлый идейный человек. Обычно люди тратят все силы на то, чтобы, урвав побольше, такими слыть. А Настя на то, чтобы, отдав последнее, такой быть. У Насти всегда есть деньги, она неплохо зарабатывает переводами. Это тоже часть ее философии. Она делится не только словами сострадания или похвалы и вместе с тем не дает повода думать, что старается ради кого-то в надежде на какое-либо вознаграждение. Я вот не могу быть к себе придирчиво-требовательной. Пробовала – не получилось. Наверное, у нас с Настей разные комплексы, отвечающие за сферы самоутверждения в мире. Некоторые уверяют, что она родилась доброй и бескорыстной. Чушь. Отговорка склонных приуменьшать чьи-то заслуги и преувеличивать свои. Настя постоянно держит себя в узде порядочности и ни от кого не скрывает, как это трудно. За сутки до того, как любой из тех, кого она числит в друзьях, попадает в ловушку первобытного охотника-случая, Настя против воли принимается о нем беспокоиться. Вчера она вдруг подумала: «Все ли в порядке у Полины?» И наведалась. Настя предчувствует событие, а радостное оно или горькое, разбирается на месте. Если ее в угоду моде называют экстрасенсом, она возмущается:

– Чокнулись вы все на жажде чудес. Я просто люблю вас.

Просто? Мучительнее и неблагодарнее подвига любви ничего нет. Потому что любимые уверены: они достойны, их невозможно не любить, при чем тут геройство. А любящие надеются, что наконец-то им воздается взаимностью. Но повторяется старая история с разочарованием. Сколько силы, страсти, боли было вложено, чтобы в итоге получить от вдохновившего тебя человека небрежную копию собственного шедевра. «Я счастлив, я люблю и любим…» Это реально, если не обманываться: любишь сам себя и любим сам собой. Да, быть любимым и любящим – совершенно разные занятия. И преуспеть в обоих еще никому не удавалось. Приходится выбирать что-то одно, и блаженны сделавшие правильный, не противоречащий темпераменту выбор.

– Полина, когда молодая образованная женщина начинает нести этакую ахинею, ее надо срочно знакомить с неженатым сексуальным занудой. Не уверена, что разыщу любителя битых лиц, но ведь ты через недельку будешь в форме.

– Настя, я уже влюбилась.

– Опять в шалопая?

– Нет, он солиден, он личность. Только нога сломана.

– Поля, остановись! Это еще хуже, чем в прошлый раз!

– У него масса проблем, у него работа жутчайшая…

– Хватит. Сколько раз тебе требуется обжечься, чтобы усвоить: влюбленность – это ассенизация продуктов жизнедеятельности собственной нравственности. Проще говоря, дерьма. Чтобы не сгнить заживо.

– Анастасия, твой цинизм… Ладно, а что есть ассенизация чужого нравственного дерьма? Искусство?

– Служение. У тебя одна беда – ты вечно пытаешься пролезть в святые, причем без очереди. Естественно, ничего не получается, и по этой причине ты из-за этого изводишься.

– Только до тех пор, пока не подвернется искушение совершить свеженький грех.

– Не искушение, а возможность. Чтоб тебе их десяток подвернулся и поскорее, пока ты не впала в депрессию.

– Настя, как хорошо, что ты пришла. Мне целую неделю не с кем было поговорить. Разве что о жратве.

– Это с солидной-то, мужской личностью?

– Как бы ты на мой счет ни проезжалась, а я осознаю разницу между правильностью и праведностью. Не волнуйся, Настя, он наш человек. Он в тысячу раз мудрее нас. Но он не воспринимает меня всерьез.

– Да ты же сама себя серьезно не воспринимаешь, чудачка.

– В сущности, это единственное мое положительное качество. Да и то я притворяюсь.

– Клоунесса. Привыкла к тому, что свои тебе аплодируют, кричат: «Браво, Поленька, бис». И сердишься на пришлого равнодушного зрителя, которого не удалось задеть за живое. Если, конечно, оно в нем вообще есть.