И прольется кровь
Шрифт:
Я закрыл глаза и сосредоточился на солнце, на том, как оно согревает кожу. На наслаждении. Гедон. Греческий бог. Или идол, как говорят здесь, на освященных землях. Большая наглость называть чужих богов – не тех, каких выдумал сам, – идолами. «Ты не должен знать другого бога, кроме Меня» [1] . Естественное предписание любого диктатора своим подданным. Забавно только, что христиане сами этого не понимали, не видели механизмов, силы регенерации и самодостаточности, благодаря которым эти суеверия смогли пережить две тысячи лет, и думали,
1
Книга пророка Осии, 13: 4.
Тепло закончилось. На солнце набежало облако.
– Там бабушка.
Я открыл глаза. Это не облако. Солнце создавало ореол над рыжими волосами мальчика. Неужели та женщина действительно приходится ему бабушкой?
– Что, прости?
Он вытянул руку:
– Могила, на которую ты бросил окурок.
Я посмотрел в ту сторону, куда он указывал, и увидел, что из клумбы у черного камня поднимается небольшой дымок.
– Извини. Я целился на дорожку.
Он скрестил руки на груди:
– В самом деле? Как же ты попадешь в куропатку, если даже на дорожку попасть не способен?
– Хороший вопрос.
– Ну что, вспомнил какой-нибудь анекдот?
– Нет, я же говорил, что могу долго вспоминать.
– Но уже прошло… – он посмотрел на часы, которых у него не было, – двадцать пять минут.
Он сильно преувеличивал. Мне пришло в голову, что дорога до хижины может оказаться долгой.
– Кнут! Не мучай человека, – раздался голос его матери.
Она вышла из церкви и направилась к воротам.
Я встал и пошел за ней. Она шла упругой походкой, держа спину прямо, чем напомнила мне лебедя. Гравийная дорожка, проходившая мимо церкви, бежала дальше среди скопища домов, которое и было Косундом. Тишина казалась почти неприятной. До сих пор я не видел других людей, кроме этих двоих и вчерашнего саама.
– Почему в домах нет занавесок? – спросил я.
– Потому что Лестадиус учит нас, что мы должны позволить свету Божьему проникать в наши жилища, – ответила она.
– Лестадиус?
– Ларс Леви Лестадиус. Ты что, правда не знаком с его учением?
Я отрицательно покачал головой. Кажется, я что-то читал об этом шведском священнике прошлого века, который боролся с распутством среди местных жителей, но учения его я не знал, да и вообще думал, что эти древние вещи уже давно никого не интересуют.
– Ты не лестадианец? – спросил мальчик. – Тогда ты сгоришь в аду.
– Кнут!
– А что, так дедушка говорит! Уж он-то знает, он был странствующим проповедником в Финнмарке и Северном Тромсе, вот так!
– А еще дедушка говорит, что о своей вере не надо кричать на каждом углу. – Женщина посмотрела на меня извиняющимся взглядом. – Иногда наш Кнут увлекается. Ты из Осло?
– Там родился и вырос.
– Есть семья?
Я покачал головой.
– Уверен?
– Что?
Она улыбнулась:
– Ты замешкался. Может быть, разведен?
– Тогда ты точно сгоришь! – закричал Кнут и зашевелил пальцами, изображая, по всей видимости, адское пламя.
– Не разведен.
Я заметил,
как она исподтишка бросила на меня взгляд.– Одинокий охотник вдали от дома, вот, значит, как. А чем ты занимаешься?
– Я продавец, – сказал я. Какое-то движение заставило меня посмотреть наверх, и за мгновение до того, как задернулись занавески, я увидел мужское лицо. – Но только что уволился. Постараюсь найти что-нибудь новое.
– Что-нибудь новое, – повторила женщина и, как мне показалось, вздохнула.
– А ты моешь полы? – спросил я больше для поддержания разговора.
– Мама – звонарь и церковный служка, – вмешался Кнут. – Дедушка говорит, что она могла бы взять на себя и обязанности священника. Ну, если бы была мужчиной.
– А разве уже не приняли закон, разрешающий женщинам становиться священниками?
Она рассмеялась:
– Женщина-священник в Косунде?
Мальчик пальцами изобразил пламя.
– Вот мы и пришли. – Она свернула к маленькому домику без занавесок.
Во дворе на бетонных блоках стоял автомобиль «вольво» без колес, а рядом с ним приютилась тележка, в которой лежали два ржавых обода.
– Это папина машина, – сказал Кнут. – А это – мамина. – Он указал на маленький горбатый «фольксваген» в темном гараже.
Мы вошли в незапертый дом, и женщина проводила меня в гостиную, а сама отправилась искать ружье. Мы с Кнутом остались стоять. Обстановка была спартанской, но в доме было красиво, чисто и прибрано. Прочная мебель, но ни телевизора, ни стереоустановки, никаких домашних растений, из картинок на стенах только Иисус с ягненком на руках и свадебная фотография.
Я подошел ближе. Это она, никаких сомнений. Она была хорошенькой, почти красавицей в своем белом платье. Рядом с ней стоял высокий широкоплечий мужчина. Взгляд на его улыбающееся, но одновременно суровое, замкнутое лицо по какой-то причине заставил меня задуматься о том, что я только что видел на улице, посмотрев в чужое окно.
– Иди сюда, Ульф!
Я пошел по коридору на голос и попал в помещение, похожее на мастерскую. Самодельная скамейка, заржавелые автомобильные запчасти на ней, поломанные детские игрушки, которые явно оказались здесь не вчера, и другие незавершенные проекты.
Женщина нашла коробку патронов и указала на дробовик, висевший рядом с винтовкой на вбитых в стену гвоздях так высоко, что ей было не дотянуться. Я начал подозревать, что она держала меня в гостиной, чтобы немного прибраться в этой комнате. Я увидел отпечатки бутылочных донышек и отчетливо различил запах сивухи, спирта и табака.
– А пули для винтовки у тебя есть? – спросил я.
– Конечно, – ответила она. – Но ты вроде на куропаток собирался охотиться?
– С винтовкой будет сложнее, но интереснее, – сказал я, потянулся и снял оружие со стены. Я выглянул на улицу. Занавеска в окне соседнего дома шевельнулась. – Да и дробь из дичи не придется выковыривать. Как заряжать?
Она внимательно посмотрела на меня, совершенно серьезно раздумывая над тем, шучу я или нет, а потом показала как. Учитывая мою профессию, может сложиться впечатление, что я много знаю об оружии, но на самом деле я только слегка разбираюсь в пистолетах. Женщина вставила магазин, показала, как он заряжается, и объяснила, что винтовка полуавтоматическая, поэтому по закону при охоте в магазине должно находиться не более трех зарядов, плюс один в патроннике.