И Серый волк

Микшан слушал, не пытаясь вникнуть, понять и запомнить. Звучит себе и пусть звучит, вроде как училка в школе. Кузнечики в траве тоже звукотят, но их слушать не обязательно. Старался только шнобель поберечь от ненужных испытаний. Вообще-то нос у Микшана был невелик, нормальный такой ноздредыр, но познакомившись со ржавой цепью, он распух и вполне соответствовал названию: шнобель.

— …так вот, — продолжал Евстихей, — поясняю для дураков. — Всё, что имело начало, непременно будет иметь конец. Заруби это себе на носу.

— Куда ещё?.. — пробубнил Микшан. — И без того больно.

— А что делать, если иначе ты не понимаешь? Кто ещё тебя научит, если не я?

— Век живи, век учись, дураком помрёшь, — угрюмо сказал Микшан.

— Похоже, к тому идёт, — согласился Евстихей. — Но я тебе так скажу: всяких бессмертных, кощеев разных и прочей шелупени на моей памяти было, что мух над навозной кучей. Всякий о своём величии жужжал. И где они теперь? Самая память о них простыла, одно имя собирательное осталось. А я, как видишь, живу. Хотя и не бессмертный. Просто понимаю, что всё моё долгожительство временно и стараюсь, чтобы продлилось оно подольше, потому как ещё не надоело жить.

Микшан понимал, что нельзя противоречить колдуну, но тянули-то его за нос, а не за язык. Потому не утерпел, чтобы не сдерзить.

— Подумаешь, какой ты ни будь крутой, а Белый Рыцарь тебя прикончит.

— Ну-ка, ну-ка… Это уже интересно. С чего ты взял, что Патрикей меня уничтожит?

— С того, что он светлый рыцарь, а добро всегда побеждает зло.

— Предположим, что колдун Патрикей действительно светлый рыцарь. Во-вторых, предположим, хотя в это трудно поверить, что добро всегда побеждает зло. Но с какого перепуга ты решил, что если рыцарь светлый, он непременно является представителем добра?

— Как же иначе? Раз светлый, значит, добро.

— Выходит, что бледная спирохета тоже добрая. А смерть, что тебя с минуты на минуту ждёт, ещё добрее. Вот веселуха с тобой, обхохочешься! — Евстихей говорил совершенно серьёзно. — Ты хоть русские сказки читал?

— Нет. — с некоторой гордостью ответил Микшан.

— А что ты вообще читал?

— Ничего. Меня в пятом классе на второй год оставили, гады…

— Видали? Ещё и лыбится. Я бы тебя не только на второй год оставил, но и розгами вспрыснул, солёными, да на воздусях!

— Вы и так на цепь посадили и мучаете ни за что!

— Цепь сама по себе, а шелепы воспитательные — отдельно. Я, милок, принцип поглощения меньшего наказания большим не исповедую. За школьное безделье получи розги. Да не дёргайся ты, это я так, к слову. Задницу тебе пороть — не моё дело. За попытку влезть в чужой сад, цепь полагается. Вот ты и сидишь, и никуда не денешься, пока я цепь не сниму. А самое большое наказание за то, что хотел волшебное яблочко скрасть. И не одно, целый мешок приготовил. За это — смерть неминучая. Отсидишь своё на цепи, а там и приступим.

— Ты чо вытворяешь, злодей?! — закричал Микшан, не замечая, что сам начал выражаться на сказочный манер. — Убьёт тебя добрый рыцарь, а меня ослобонит!

— Если и убьёт, то не сейчас. Время терпит, побеседуем о доброте. Сказок ты не читал, но ведь кое-что слышал краем уха. Вот, скажем, Иван-Царевич, ни дать, ни взять — белый рыцарь. А если копнуть поглубже?

Евстихей сунул руку за спину и вытащил оттуда картину Васнецова «Иван-Царевич на Сером Волке».

— Ну, как? Это твой Светлый Рыцарь?

— Он. Только одет по-другому.

— Переодеться и я могу. Дело нехитрое. Ты на царевича смотри. Прежде всего, это не человек, а кадавр.

— Кто?

— Кадавр. Оживший мертвец.

— Зомбак, что ли?

— Тьфу на тебя! Зомби — понятие психологическое, он может быть вставшим из могилы мертвецом, а может и не быть. Ты бы меньше ужастиков смотрел. Главное, что зомби лишён своей воли и делает, что ему прикажет хозяин. А кадавр — ожил и действует сам по себе.

— И где тут кадавр? Парень, как парень.

— Его же братья убили! А Серый Волк спрыснул раны мёртвой водой, они закрылись, стал обычный человеческий труп. Следом в ход живая вода пошла. Побрызгали ею, труп ожил. Вот тебе и кадавр.

— Да, ну…

— Не ну, а так и есть. Он, может, и не помнит ничего, а мертвечиной от него несёт. Но это ещё не всё. На ком твой добрый рыцарь скачет?

— Я почём знаю?

— А думать кто будет?

— А-а-ай! Нос не дёргай!

— А ты на картину гляди и думай, когда тебя спрашивают.

— На волке скачет, сам будто не видишь.

— В том-то и дело, что вижу. Не на волке он едет, а на волкулаке. Это волк-оборотень. Разговаривает по-человечески и может перекидываться хоть в богатырского коня, хоть в Елену Прекрасную. Паладины света так не поступают.

— Ну, чего ты ко мне пристал?

— Я пристал? Это ты пристал. А я тебя уму-разуму учу, хоть тебе уже и не пригодится. Вспоминай, с кем ещё наш добряк дружбу водит? Не помнишь?.. Так я подскажу — с бабой-Ягой.

Она, между прочим, ведьма и людоедка. Но Ивана сходу за своего признала: напоила, накормила, в баньке попарила. Но главное, верную дорогу указала. Прелестный коллектив подбирается. Ты, между прочим, не подумал, куда наш рыцарь намылился? Нет, конечно, пока тебя за нос не потянешь, ты думать не начнёшь. В этой сказке целью квеста является грабёж. Жар-птицу Иван с волком украли и клетку спереть не побрезговали, златогривого коня угнали, даже Елену Прекрасную уводом свели. Скажешь доброта и честность раздельно живут? А, по-моему — нет. Зато сейчас светлый рыцарь идёт кого-то убивать: не то меня, не то тебя; не пойму. Мы с тобой двое безоружных людей: старик и мальчишка, а он, заметь, как собирается: шёлк не рвётся, булат не гнётся, красно золото не ржавеет. Меч-кладенец у него на поясе, шапка-невидимка на темени, сапоги-скороходы на пятах, и кольчужная броня по самые яйца свисает. Не воин, а танк на ножках.

— А ты!.. — закричал Микшан, забыв всякую осторожность. — ты картину в музее спёр!

— Какую ещё картину?

— Вот эту, вот! Откуда она у тебя?

— Ты, братец, окончательно разумом подвинулся. Где ты видишь картину? Это даже не копия, а репродукция. Подлинник картины в музее висит.

— Всё равно — спёр. Пусть репродукция, но спёр!

— Тьфу, на тебя! Дурака не переспоришь. На цепи ты своё отсидел, пора переходить к следующей части марлезонского балета.

Евстихей хлопнул ладонью по столу, цепь с громким бряком упала вниз.

Микшан в ту же секунду вскочил и бросился к дверям. Щелястая дверь из неструганных досок спружинила и отбросила Микшана под ноги его тюремщику.

— А ты молодец, — похвалил Евстихей. — Прыти не растерял. Но думать так и не научился. Мог бы сообразить, что дверь заговорённая. Вот отдам тебя ей на растерзание, тогда поймёшь. Что она пинки давать умеет, это полбеды, а вот занозы…

— Что же мне, ждать, пока вы меня до смерти умучаете?

— Тоже правильно. Не ждать, но и не бегать, как мышь по стерне. Но пока, не поухаживаешь ли за старым человеком? Видишь дверь? Там кладовочка. Не переживай, выхода из неё нет. Что там на полках лежит и на стенках развешано: лучше не трогай — целее будешь. Отнеси туда отравленное яблочко и положи на полку от всего отдельно. Ещё при входе лукошко стоит. В нём тоже яблоки сорта шафран. На эти я никакой ворожбы не накладывал, их есть можно. Принеси мне одно и себе можешь парочку.