И шарик вернется…

– Я подумаю, — тихо сказала Шура.

– Вот и ладненько. А как сына назвала?

– Петя. Петруша.

– Хорошее имя, — кивнул Сергей Петрович и направился к выходу. Шура вышла в прихожую и закрыла за ним дверь.

Зашла тетка. Посмотрела на ребенка, села на стул.

– Шурка, не ломай себе жизнь. Родишь еще. Здорового. Как мы управимся? Любка, да еще этот, — она кивнула на младенца.

– «Этот» — твой внук, между прочим, — ответила Шура.

– Да какой внук! — Тетка махнула рукой. — Не внук, а мышонка какая-то. Я — при Любке. На хозяйстве. Летом в деревню поеду. Отдай его, Шур, и живи себе. Ему там лучше будет. Вон, и врач этот говорит!

– Выйди, — сказала Шура. — Не доводи до греха.

Шура взяла сына и пошла к маме. Мама посмотрела на ребенка и зашевелила губами.

– Что, мамочка? — встрепенулась Шура.

Мать заплакала и закрыла глаза.

К полугоду мальчик не сел, не опирался ножками и не хватал ручками Шурин палец. На игрушках взгляд не фиксировал, даже на Шуре взгляд не останавливал. Не гулил и не агукал. Лежал тряпочкой и тихо попискивал.

К году спинку он не держал, ручки и ножки висели плетьми. Шура переворачивала его на живот, и он упирался лицом в подушку. Головку он тоже не держал. Конечно, ходила из поликлиники массажистка, медсестра делала витамины. Заходил Сергей Петрович, молча сидел не стуле, смотрел на Шуру, а она отводила глаза.

Валерик к ребенку не зашел ни разу. Тетка тоже. К лету они уехали в деревню. Шура разрывалась между мамой и сыном. В августе мама умерла. Шура вызывать тетку не стала. Оставила сына с соседкой и похоронила ее одна.

В сентябре вернулись тетка и Валерик. С невестой. Так он назвал свою новую подружку. Они деловито и быстро сделали в маминой комнате ремонт, переклеили обои и повесили на стену огромный красный ковер.

Шура слышала, как они ужинают на кухне и шумно гремят тарелками и ложками. Жена Валерика молча проходила мимо Шуры — ни здрасте, ни до свиданья. Огромная, как слон, она все норовила задеть ее плечом. Шура вжималась в стену. Вечерами пили пиво с воблой. Рыбный и пивной дух заполнял квартиру. Шура задыхалась. Невыносимо. Просто невыносимо.

И Шура позвонила отцу. Отец приехал. Посмотрел на ребенка, погладил его по головке. Обнял Шуру. И пошел на кухню, где гужевалась вся честная компания.

Потом он зашел к дочери и сказал ей, что все будет хорошо, он все решит. Через две недели Шуру и Валерика развели. А еще через два месяца отец разменял квартиру. Шура уехала в Беляево — там и воздух, и кладбище, где мама лежит, недалеко. Отец нанял маляров, и они быстро сделали ремонт, купил новый диван и телевизор, заказал грузовик и помог Шуре перевезти вещи. Набил холодильник продуктами. Оставил деньги.

Шура села на стул и разревелась — от счастья. За окном монотонно гудела улица. Шура вышла на балкон, посмотрела по сторонам и подумала, что жизнь прекрасна. А что будет потом — разберемся. Она вернулась в комнату и стала раскладывать вещи. Петруша спал на диване. Вдруг Шура обнаружила, что мурлычет какую-то песню. Она на минуту замерла и тихо засмеялась.

Таня

В Танином доме освободилась однокомнатная квартира — умерла одинокая старушка. Дом — кооперативный, и квартиру предложили Тане. Это, конечно, было огромное счастье и удача: и отдельно, и в одном доме. Кирюшка — мальчик шустрый, мама и бабуля от него быстро уставали. К тому же Женька собиралась замуж, и жить им с будущим мужем было негде — в квартиру, которую они снимали, вернулись из командировки хозяева. В общем, складывалось все удачно. Да что там удачно — просто сказочно. Проблема была одна: где достать денег. Деньги огромные — три тысячи рублей. Все сбережения ушли на мамино лечение. Стали думать. Упускать такую возможность было, конечно, нельзя, желающих на эту квартиру было полно. Вечерами сидели на кухне и ломали головы. Перебирали всех знакомых. Все — голь перекатная: врачи, инженеры, учителя. Всех обзванивали — на всякий случай. Все, смущаясь и оправдываясь, объясняли, что денег нет. Кто-то строил дачу, кто-то ждал по очереди машину, кто-то предлагал сущие копейки.

Таня перестала спать. Как хотелось квартиру! Свою, отдельную! Пусть маленькую, но только их с Кирюшкой! Господи, что же делать?

Верка

Вовка вышел из тюрьмы условно-досрочно, на полтора года раньше. Конечно, главную роль сыграло не его «замечательное» поведение, а Веркины отношения с начальством. Денежные — в том числе.

Потом, через много лет, она узнает, что этому еще и поспособствовал Гарри. В полной мере, кстати. Верка Вовку не встречала — заболела Лиечка, он добирался сам. Верка бросилась к нему на грудь и стояла так минут пятнадцать. Потом сели за стол. Вовка не спускал с рук маленькую дочку.

Через неделю, отлежавшись и отъевшись, он объявил, что они уезжают в Москву.

Эммочка, вытирая слезы, провожала их на вокзале.

Утром на перроне их встречал странного вида человек, хмурый и неразговорчивый. Он положил их нехитрый скарб в багажник и молча завел машину.

Верка испуганно смотрела на мужа.

– Куда, Серый? — наконец спросил Вовка.

– В Чертаново, Гурьян, — бросил тот. — Хата не фонтан, но пока перекантуетесь. А дальше — посмотрим.

– Посмотрим, — согласился Вовка.

«Гурьян, — подумала Верка. — Теперь он — Гурьян. Но это же не кличка. Это же производное от фамилии». Она пыталась себя хоть как-то успокоить. Какое Чертаново? Какая хата? Хотя не домой же ехать. В квартире теперь жил Гарри — сбежал от очередной молодой возлюбленной. Никому не удается подцепить его на крючок! На душе у Верки было муторно и беспокойно.

Захныкала Лиечка. Верка смотрела в окно. Огромный новый район. Все дома — как братья-близнецы. Как не заблудиться?

Подъехали к мрачному серому девятиэтажному дому. Стали выгружаться. Зашли в подъезд и поднялись на последний, девятый этаж, открыли довольно обшарпанную дверь, обитую черным дерматином. Верка зашла в квартиру и прошлась по комнатам.

Как говорила Лялька, бедненько, но чистенько. Для жизни есть все — кровати, шкаф, холодильник, телевизор. На диване стопка подушек, одеял и чистого белья. Простые, выцветшие на солнце шторы. В холодильнике — молоко, сыр, яйца. На столе — буханка черного и батон белого.

Для жизни — все есть. Только для какой? Какая она будет, эта жизнь?

Пока Верка этого не понимала.

Лялька

Лялька обживалась в Париже, писала Тане восторженные письма, присылала фотографии, иногда — звонила. Рассказывала, какие она покупает шторы и посуду, описывала вид из окна, подхихикивала над новыми родственниками — смотрят с опаской и считают ее агентом КГБ. Пыталась на словах объяснить вкус устриц, фуа-гра и артишоков.

Таня подначивала:

– А у нас на обед кислые щи с грибами.

Лялька орала, что за кислые щи она бы сейчас родину продала.

– Какую? — уточняла Таня.

Лялька прислала Кирюшке джинсы и курточку — красную, в синюю клетку, такую нездешнюю и красивую, что на него оборачивались на улице.

Еще Лялька писала, что очень-очень скучает, но приехать в ближайшее время получится вряд ли. Еще просила заезжать к матери — хотя бы иногда.

Отца с рыжей Аллой наконец выпустили. Он сидел в Риме и наслаждался жизнью. Все трудности были еще впереди.

Таня писала ей про Верку. Та вернулась, но встретиться пока не удается. Верка какая-то потерянная и странная, заторможенная. Таня хотела к ней приехать, но Верка сказала — позже. Такие вот дела.

Светик

Как-то утром у Светика не завелась машина. Она стояла злющая как черт, опаздывала на педикюр. К ней подошел худощавый, интересный, с густой копной седоватых и густых волос, прекрасно одетый мужчина. «Что-то знакомое, — подумала Светик. — Сосед, наверное. За столько лет лица примелькались».