И снятся белые снега...

— А в океан не стоит сегодня ходить, пусть люди отдохнут.

— Надо ходить, — возразил Калянто, устало выбираясь из-за стола. — Вода тихо стоит. Когда такая погода будет? Лежбище моржа далеко — на вельботе спать можно. Я тебя провожать пойду, назад вернусь — утро будет. Тогда выйдем.

— Провожать меня не надо, дорогу знаю, — сказал Барыгин. — Вы мне лучше скажите: почему деньги на новый интернат жалеете? Интернат старый, в медпункте теснота, а заявок на строительство не даете.

— Не даем, — вздохнув, согласился Калянто и кивнул на Чарэ: — Он знает почему. Этот год вельботы новые надо, руль-моторы надо, звероферму достроить надо. Это деньги большие берет. Когда сделаем, интернат другой строить можно, целую больницу строить можно.

— Это когда же будет?

— Через два года будет, — подумав, сказал Калянто. — И добавил: — Когда другой председатель будет.

— Другой будет, когда выберут, — ответил Барыгин. — А пока тебе придется. Если на исполком тебя с Чарэ вызовем — не удивляйтесь. Акачу виноват, он человек отсталый, но вы больше виноваты — такие вещи скрывать нельзя. Вы скроете, другие скроют — конца не будет. Разве сам не понимаешь?

— Почему? Я понимаю, — Калянто снова кивнул на Чарэ. — Он тоже хорошо понимает.

Больше Калянто не заговаривал о своем снятии, и Барыгин не возвращался к этой теме.

Они вместе покинули контору, пошли по улице. Калянто не мог изменить давней привычке провожать каждого приезжего, а Чарэ просто было по дороге с Барыгиным, он жил в том конце села, где катер бросил якорь.

13

Присевшее за сопки солнце, казалось, втянуло туда же все тепло. Стало холодно, изо рта шел пар. Было светло, как и днем, но воздух приобрел стеклянно-голубоватый оттенок.

— Холодно, — сказал Барыгин и потер озябшие руки.

— Есть немножко, — согласился Калянто. — Два часа холод держится, потом солнце тепло даст.

Еще на берегу, когда несли в медпункт Еттувье, а потом и в конторе Калянто хотел спросить Барыгина, откуда тот узнал о случае в седьмой бригаде, да так и не решился. И лишь теперь спросил:

— Ты как про Акачу узнал? Мы это крепко в секрете держали.

— Я все знаю: и про Акачу, и про тебя, и про всех. На то я и председатель райисполкома, — пошутил Барыгин.

— Все знать не можешь, — сказал Калянто.

— Почему? Вот Рыпель, например, говорит: он твою Репелетыне не знает. А я знаю. Был когда-то в третьей бригаде, говорил с ней. Сынов твоих видел.

— Это когда ты в бригаде был? — недоверчиво спросил Калянто.

— Давно, — ответил Барыгин. — Лет десять назад.

— Почему мне не говорил? — удивился Калянто. — Почему не ругал меня?

— А зачем ругать? Я тебя за это ругать не имею права, — серьезно сказал Барыгин. — Я просто спросить тебя могу: где, например, сегодня твоя жена Вуквуна с сыном ночует, если дом на замке, а ключ у тебя в кармане?

От этого вопроса Калянто даже рот приоткрыл — до того он был неожиданным, и так долго собирался с ответом, что Барыгин снова спросил:

— Так где Вуквуна ночует?

— Разве ты видал, когда я замок вешал, ключ в карман ложил? — наконец недоуменно спросил Калянто.

— Видеть не видел, но знаю. Да ты не удивляйся, это все в районе знают. Если кто в Медвежьи Сопки собирается, его предупреждают: председателя дома не ищи, у него на дверях как раз к твоему приезду замок появится. Как думаешь, верно предупреждают? — усмехнулся Барыгин.

— Не знаю… Может, верно, — ответил Калянто, вконец смутившись.

Впереди на пустой улице маячила фигура. Похоже было, что человек топчется на месте.

Однако Коравье не топтался на месте. Он возвращался от Пепеу и шел так, как позволяли его больные старые ноги. Через каждые тридцать-сорок шагов Коравье садился на землю и отдыхал. Собака брела за ним, отдыхала вместе с ним и не всегда охотно и сразу поднималась, когда поднимался Коравье.

Коравье опять присел отдохнуть. К нему подошли трое. Сперва Коравье узнал своего соседа Чарэ, а потом и Калянто. Третий человек был русский, незнакомый.

Чарэ до того удивился, увидев Коравье, что, вопреки своей молчаливости, заговорил первым.

— Куда ты идешь, Коравье? Как ты сюда попал?

Коравье хотел рассказать, но за него ответил Калянто:

— Он у Пепеу был, теперь домой идет. Верно, Коравье?

Все это Калянто сказал по-чукотски и начал было переводить Барыгину, но Барыгин остановил его:

— Я понимаю. Если говорят не спеша, я хорошо понимаю.

Коравье показался Барыгину таким слабым и немощным, что он сказал Калянто:

— Надо отвести его домой. Где он живет?

— Совсем близко, пять домов пройти, — ответил Чарэ и подошел к Коравье: — Пойдем, Коравье, я тебе помогу.

Собака зло зарычала, торчком подняв разодранное ухо и ощетинив жидкую шерсть на загривке.

— Ишь, расхрабрилась! — усмехнулся Барыгин, узнав собаку, с которой столкнулся днем на тропинке.

— Сколько старику лет? — спросил Барыгин, когда, оставив Коравье и Чарэ, они пошли с Калянто дальше.

— Кто посчитать может? Может, сто, может, больше.

— Сто не может быть, — отчего-то решил Барыгин.

— Может, меньше, — не стал возражать Калянто и продолжал: — Ему в доме ремонт делать надо. Печку новую надо, окно ставить, крышу прибивать, Скоро зима идет.

— Он что, один живет?

— Один живет.

— Да, трудно. Значит, колхоз ему и продуктами помогает?

— Все помогают, еду носят. Когда Кумлю в селе бывает, ему хорошо. Кумлю хорошо за ним смотрит.

— А кто эта Кумлю?

— Дочка его. В бригаде с мужем живет, чумработница. Она хорошо за ним смотрит, только редко бывает. — Калянто помолчал и уже строго сказал: — А Рыпель совсем отца забыл. Я хотел говорить ему сегодня — некогда было.

Барыгин приостановился, спросил:

— Какой Рыпель?

— Твой Рыпель.

— Так этот старик — отец его?

— Отец. Это его дом стоит, — Калянто показал на дом, мимо которого они проходили.

— Так-так, — протянул Барыгин.

На краю села Барыгин попрощался с Калянто и по тропке, выбитой в ромашках, пошел к катеру. Ожидая его, старшина и моторист резались в карты. Из узкогорлой трубы над кубриком сочился молочный дымок — топилась «буржуйка».

— Рыпель здесь? — спросил Барыгин, поднимаясь по трапу.