И снятся белые снега...
Шрифт:
Если уверен в себе… А она, уверена она в себе? Когда-то на практике она оперировала больного с аппендицитом. Но рядом были ведущий хирург, операционная сестра…
Юля стояла у печки в пальто, в валенках, в рукавицах. Печка в крохотной комнатенке, служившей ей жильем, была холодная. Последний мешок угля, который наскребли в дровнике, она распорядилась отнести в палату. Сейчас от угля осталась половина. Хорошо, если хватит до утра.
Через несколько часов после того как перегорело в печке, в комнате не осталось и признаков тепла. На столе стояла кружка с водой — сейчас в ней лед. В чернильницу была воткнута ручка —
Раздеться и лечь в постель невозможно. Для этого нужно снять пальто, валенки, а снять их тоже невозможно.
«Завтра такой же холод будет в палате…» — думает Юля.
Палата — единственная комната в доме, где сейчас тепло. Там можно сбросить пальто и платок, даже можно устроиться на ночь на свободной койке. Но Юля не пойдет туда. Не пойдет, потому что больше не может выдерживать взгляда прораба Акинфова. Стоило ей зайти в палату, как прораб поднимал на нее глаза. И молча смотрел минуту, другую. Так смотрят только на преступника.
Когда стало ясно, что самолета не будет, он спросил:
— Значит вы, — он сознательно нажал на «вы», — сделаете операцию?
— Еще есть время, подождем, — ответила она, стараясь быть спокойной.
Взгляд Акинфова стал тяжелым.
— Сколько вам лет? — спросил он.
Она ответила.
— В сорок втором, в партизанах, разведчику разорвало миной ногу. Началась гангрена. Я сделал ему операцию: обыкновенной ножовкой отпилил ступню. Парень остался жив. Тогда мне было девятнадцать — на шесть лет меньше, чем вам.
— Все могло кончиться иначе, — сказала она.
— Возможно, — отмстил Акинфов. — Я это знал, хотя и не был врачом.
После этого она еще несколько раз заходила в палату. Иногда Люся, услышав шаги, открывала глаза. Как и раньше, пыталась улыбнуться.
К вечеру Люсе стало лучше — обманчивое состояние, вызванное частыми уколами. Этого могли не понимать Люся и Акинфов, но она знала: ждать можно только до завтра. Завтра нужна операция: утром, самое позднее — днем. Завтра вечером, возможно, будет уже поздно.
«Что делать?..» — в сотый раз мучительно спрашивала себя Юля.
Кто-то вышел из палаты в коридор.
«Сестра, — решила Юля. — Наверное, за мной…»
Она пошла к двери и столкнулась на пороге с Акинфовым. Юля отступила назад, позволяя ему войти в комнату. Возможно, ей показалось, будто на лице прораба мелькнуло недоумение: то ли от того, что она так одета, то ли его удивил иней, покрывший все вещи. Но в следующую секунду лицо Акинфова снова стало непроницаемо-жестким.
— Где в этом поселке уголь свален? — спросил он ее.
Юля сразу догадалась о его намерении. И все-таки она зачем-то уточнила:
— Вы хотите идти за углем? В пургу и среди ночи?
Акинфов не пощадил ее:
— Когда заведующая оставляет больницу без топлива, его надо доставать другим.
Юля почувствовала, что ее охватывает злость. Что он, собственно, хочет от нее? В чем он пытается ее обвинить?
И по какому праву он так разговаривает с нею?
— Уголь свален на берегу моря. От больницы — четыреста метров. Если пурга не собьет вас прямо у дома и если вы найдете дорогу — принесете. Да, сперва его надо отколоть от глыбы. В хорошее время на это уходило два-три часа. Лома у меня нет.
— Вы думаете…
— Думаю, — решительно перебила она, —
что вы никуда не пойдете. До утра угля для палаты хватит.Кажется, в его глазах мелькнуло прежнее удивление. Мелькнуло и пропало.
— Честно говоря, — сказал он после паузы, жестко выговаривая слова, — я бы не сидел здесь на вашем месте. Залезть в нору и не показывать носа — мало радости для вас и для других.
Он повернулся и ушел. Так же неторопливо, грузно ступая, как и появился.
Пусть идет! Пусть думает, что хочет! Она не собирается ничего ему доказывать!.. И какие она может привести доказательства! Сказать ему, что ее уважают в поселке? А уважают ли? Ведь всякое уважение — вещь относительная! Крикнуть ему, что он врет — она не сидит, прикованная к больнице!.. Но разве ее выезды в тундру такая уж великая заслуга? Будь на ее месте другой врач, он делал бы то же самое. Когда в бригаде умирала роженица, другой точно так же пошел бы к ней. Другой, возможно, не так бы, как она, изнемог, переходя через сопки, чтобы попасть к больной. Другой тоже спас бы женщину…
Что ему скажешь, этому прорабу, если он прав?
Юля присела на кровать, беспомощно опустила руки. В комнате стало еще холоднее. Снег свободно проникал через трубу в печку, сыпался на пол из поддувала. «Взг-взг-взг», — визжала под окном пурга. «У-у-у-у-о-о-х», — стонало на крыше.
Воротник пальто у подбородка покрылся льдинками — от теплого дыхания.
Юля провела варежкой по воротнику — льдинки не отставали. Она оторвала одну льдинку вместе с комочком меха, положила на стол. Оторвала еще одну льдинку, еще…
«Что делать? Что дел…»
Она выщипывала с воротника кусочки меха с дрожащими на концах крохотными льдинками, аккуратно складывала их на столе, одну к одной, одну к одной. Потом открыла шкаф, из стопки книг взяла одну. Посмотрела оглавление. Раздел «Хирургия брюшной полости» начинался на 145-и странице.
Часы показывали три ночи, когда она поднялась и пошла в палату.
Люся спала. Даже при скупом свете керосиновой лампы, забранной в оранжевый колпак, было видно, как бледно лицо девушки. Ни кровинки не было в лице. Одеяло на груди лежало неподвижно, будто и не дышит под ним человек.
Акинфов покинул свое обычное место: сидел перед открытой дверцей печки на перевернутой табуретке. Локти уперлись в колени, широченные ладони подпирали лицо.
Он повернул к ней голову. Слабый свет не позволял увидеть выражение его глаз.
— Если к утру пурга не кончится, — сказала Юля, — буду оперировать сама.
Акинфов как-то дернулся, словно хотел встать, но неожиданно передумал. Потом резко кивнул ей, точно выразил согласие.
Сестра, дремавшая на стуле в другом конце палаты, оторвала от тумбочки голову, сонно спросила: «Вы меня?» — и тут же поднялась, подошла к печке.
Юля взяла стоявшую рядом табуретку, тоже понесла ее к печке, села рядом с Акинфовым. У печки лежал мешок с углем.
«Ведра два осталось», — определила на глаз Юля и начала расстегивать пуговицы на пальто.
Здесь пальто было ни к чему.
Пурга несется с Ледовитого океана. От самого полюса тянет снежную дорогу. Не счесть километров этой дороги! Не взвесить тучи снега, переворачивающиеся над землей!
Ветер и снег…
Снег и ветер…
И ничего другого не существует больше на свете.