И солнце взойдет. Он

– Я понимаю, – смиренно повторила Рене, чувствуя, как сжимаются внутренности.

Хэмилтон, от которого явно не укрылось волнение подопечной, вздохнул и снова потёр грудину. Откинувшись в кресле, он какое-то время постукивал пальцами по подлокотнику, прежде чем откашлялся. По его лицу Рене видела, что прямо сейчас наставник явно решался: сказать что-то ещё или с неё хватит уже наставлений. Так что она уселась на свободный, но пыльный стул и невольно посмотрела в окно. Оттуда был виден внутренний двор, где находился ещё один вход для персонала. Заметив не по статусу скромную машину профессора, Рене невольно вспомнила другую. Ту, что до сих пор стояла на центральной парковке и привлекала своим диким видом стайку восторженных подростков. О странном госте все давно позабыли, и, в общем-то, позабыла даже Рене, просто забавно, насколько по-разному воспринималась известность в Канаде. Чем гениальнее врач, тем выше ценилась здесь незаметность и деликатность. Больница – не место показывать своё превосходство, но если их утренний гость действительно хоккеист или просто спортсмен, то всё, конечно, совершенно иначе.

– Я не просто так затеял эту конференцию, – начал профессор, и Рене вернулась в стены маленького кабинета. Хэмилтон пару раз качнулся на скрипящем кресле, огладил торчащую бороду и поправил тёмный галстук, что змейкой свернулся на появившемся в последнюю пару лет животе. – Хотел показать тебя кое-кому.

Рене удивлённо моргнула и нахмурилась.

– Звучит немного подозрительно.

– Пожалуй, – Хэмилтон улыбнулся, а затем резко облокотился на стол и сцепил под подбородком пальцы. – Тебе не хватает практики неотложных случаев. Оперировать мозг – это прекрасно и очень красиво, но, к сожалению, человек слишком сложен и хрупок. А потому, несмотря на пройденную программу, я хочу, чтобы ты снова отправилась в травматологию. Но теперь уже как хирург, а не студент.

– Можно договориться с главой нашего отделения. Не думаю, что у комиссии по резидентуре возникнут вопросы, – начала было Рене, но замолчала, как только заметила скривившееся лицо профессора.

– Эти оболтусы не покажут тебе ничего нового. Работать в столице провинции прекрасно по финансированию, но невероятно скучно для практикующего врача. Квебек слишком мал. Здесь одно и то же изо дня в день, а тебе нужна большая песочница.

Рене промолчала. Она прекрасно понимала, что такая долгая интерлюдия разыграна не ради попыток убедить её в разумности этого решения, а для самого Хэмилтона.

– Другая больница? – коротко спросила Рене. – А значит, другой наставник.

– Верно. Мой племянник…

Профессор замялся, и она прекрасно знала причину. Ту самую, по которой хромал Хэмилтон. Ту самую, по которой едва не погиб лучший из его учеников. И ту единственную, почему эти двое прекратили любое общение. Не сказать, что Рене была рада оказаться единственной посвящённой в чужую семейную драму, но взаимное уважение, которое перешло в крепкое доверие, вкупе с её патологической манией находить оправдания всем и всему, вынудили узнать своего наставника с другой стороны. Довольно некрасивой, слишком личной, впрочем, её секреты вряд ли были получше. И раз Хэмилтон решил с ней поделиться, значит, так нужно. Рене же оставалось лишь не потерять оказанное однажды доверие.

– Так вот, я просил его приехать сегодня, однако он оказался слишком занят. – Профессор откашлялся, что следовало понимать, как очередной отказ племянника разговаривать, и Рене тихонько вздохнула. Тем временем Хэмилтон продолжил: – И всё же мне удалось убедить нескольких коллег из Монреаля посмотреть на тебя, а потом шепнуть ему пару слов в твою пользу. Колин – великолепный хирург. И я говорю это как специалист, а не заинтересованное лицо.

Рене не сдержалась и покачала головой: она думала совершенно иначе. Из того, что ей было известно, при всей своей гениальности Колин Энгтан показал себя слишком обидчивым человеком. Но Рене была не вправе его осуждать и надеялась, что однажды тот всё же одумается. Дедушка (а в мудрости Максимильена Роше она не сомневалась) всегда повторял: если крови будет нужно, она вернётся в семью, сколько времени бы ни прошло. Конечно, он имел в виду Рене, сбежавшую из дома на другой континент. Но разве нельзя принять эту формулу за универсальную? По крайней мере Рене очень хотела.

– Я знаю, что ты скажешь, – профессор тепло улыбнулся. – Ты слишком добра ко мне и неоправданно строга к нему…

– Нет. В той аварии не было вашей вины, это просто случайность.

– Всё случилось из-за меня. Я не нашёл нужных слов, а Колин по молодости оказался слишком упрям. Впрочем, как бы то ни было… После него было много учеников, хороших, прилежных. Но только ты дала мне надежду и шанс что-то исправить. Ты очень талантлива, Рене. Это нельзя упускать.

– Поэтому вы хотите, чтобы я стажировалась у него? – Хэмилтон кивнул, а Рене грустно заметила: – Немного нечестно пытаться наладить отношения через меня. Вам так не кажется? Не буду ли я причиной, по которой конфликт станет лишь хуже?

– Дело не в отношениях, – профессор тяжело вздохнул. – Он лучший. Ты лучшая. И тебе нужна практика. Вывод напрашивается сам, не находишь?

– Но, если я правильно поняла… доктор Энгтан отказался?

Хэмилтон на секунду замялся, а затем твёрдо ответил:

– Я смогу его переубедить. Наша ссора тебя не коснётся. Обещаю.

Рене снова нахмурилась, пару раз сцепила и расцепила прохладные пальцы, повертела в руках стетоскоп, а затем тряхнула головой.

– Я всё равно попробую что-нибудь сделать. Вы же семья.

Она пожала плечами, дав понять, что в её системе координат ссоры между родственниками равносильны заболеваниям. А значит, без лечения не обойтись. И Рене уже собиралась высказать свою теорию вслух, но тут Хэмилтон рассмеялся, тяжело поднялся на ноги и подхватил с вешалки халат.

– Не говори глупостей. Твоя задача – набраться опыта, а моя – его обеспечить, – хмыкнул он, а потом бросил взгляд на высветившееся в телефоне оповещение. – Зайди к своему пациенту и иди мойся, Вишенка. А я пока поговорю с командой.

Рене скребла руки с такой тщательностью, что на неё начали подозрительно оглядываться. Медленно выдохнув в маску, она ещё раз прошлась щёткой по ногтям, растерла мыло по коже вплоть до локтей и начала смывать. Операционная лупа привычно сдавливала затылок и мерзко натирала открытый участок кожи на лбу, отчего Рене в очередной раз пообещала себе накопить на собственные бинокулярные линзы. Правда, сделать это с её-то зарплатой было огромной проблемой. Просить у родных не хотелось, а потому оставалось только мечтать, что с получением лицензии траты уменьшатся.

Позади послышалось характерное шарканье, хлопнула дверь, и в помещение вошёл доктор Хэмилтон, ведя за собой группу студентов. Из груди Рене вырвался ещё один вздох. На этот раз скорбный. Ребята подозрительно косились на её хирургический костюм и явно ждали объяснений профессора. А тот веселил молодых коллег рассказами из своей практики. Рене бросила на него укоризненный взгляд и потянулась за стерильной салфеткой.

– То, что запрещено в операционной, не регламентируется в помывочной, – тихо заметил намыливающий руки Хэмилтон.

– Знаю, но…

– Ты напряжена.

– Сосредоточена, – упрямо склонила голову Рене, когда руки стянуло от антисептика.

– Напряжена и испугана, – с нажимом закончил нелепую перепалку Хэмилтон. – Да, этот пациент впервые полностью твой от момента попадания в скорую до того, как он покинет больницу. Да, решения здесь тоже только твои: план операции, техника выполнения, даже инструментарий. Да, это большая ответственность, и сегодня я лишь твой ассистент. Но время пришло. Заканчивай обработку рук и забудь, что здесь есть кто-то кроме тебя и меня.