И тогда приходят мародеры

Оказалось, звонил Дармодехин, тот самый ветеран, инвалид, который приходил к ним. Через кого-то он разыскал еще кого-то, и вот так по цепочке, по цепочке отыскалась женщина, которая последней видела Юру и знает про него.

— Я все же зря о нем плохо подумала, — говорила Тамара.

А Лесов уже настолько свыкся с мыслью, что звонили из издательства, так пригрел ее в душе, что в первый момент почувствовал себя ограбленным.

— У нее есть телефон. Она в Ельне живет. Можно позвонить.

— Да нет, — вяло сказал он, расставшись с одной надеждой и не очень веря, что его тут что-то ждет. — Понедельник. Она — на работе.

— Она не работает. У нее рук нет. Обеих нет рук. Не знаю, может, не следовало, но я как услышала, что рук нет, подумала, может, лучше сначала — я? Как женщина с женщиной… Ты не сердись, я позвонила ей.

— Ну?

— Она знает, что ты — брат Юры. Знает, кто ты.

— Так какого же черта она в таком случае?..

— Я сказала, ты приезжаешь утром.

Тамара явно что-то недоговаривала, он ждал.

— Но вообще она — странная, ты это имей в виду.

— Ладно, позвоню вечером. Не все сразу.

— Но она знает, что ты приезжаешь, ждет.

Разговор дали неожиданно быстро: «Ельню заказывали? Ждите».

Он ждал, слушая отдаленные гудки, и вдруг увидел ясно, словно вчера это было, а не вскоре после войны. Лето. Жара. Он зашел в кафе-забегаловку вблизи рынка, сел за столик, и тут входят, громко разговаривая, две женщины, по голосам — выпившие. Одна — видная, широкая в бедрах и в кости, лицо грубоватое, но красивое, молодое и уже припухлое, замаслившиеся глаза чуть косят. На ней пестренькое летнее платье, короткие рукава… И как по глазам ударило: рукава короткие, а рук в них нет. Она села к столу, подруга приносила тарелки и ставила. Потом с ложки кормила ее. Вся морщинистая, цыганского вида, была она намного старше, на смуглой руке тускло поблескивало стершееся кольцо. Потом обе курили, осоловелые после еды: святой миг настал. Одна стряхивала пепел в тарелку, пристукивая по папиросе грязным пальцем, другая роняла пепел в вырез на высокой груди.

Такую красоту погубили, думал Лесов, стараясь не смотреть, но и боковым зрением видел все, не мог оторваться. И думал: как же она справляется? Вот осталась жить, а даже причесаться и то… Этих «как же» сразу столько выстраивалось, что лучше не додумывать.

Они встали, но жара, все липло к телу, и подруга, оглядев ее, обдернула платье сзади. И уже какой-то подвыпивший мужичонка кобельком, кобельком вился около них, вместе и вышли.

Не должно, не может случиться такого совпадения, мало ли после войны возвращалось искалеченных, бывало, грохочет подшипниковыми колесами по асфальту безногий, сидя на подставке, в сильных руках — деревянные утюжки, отталкивается ими от тротуара, и сторонятся, расступаются граждане, идущие на своих ногах, глядят вниз, вслед ему. Постепенно инвалиды исчезли с улиц, чтобы видом своим не отягощать совесть благополучных людей, а государство себя виноватым не чувствовало, долго за собой не числило: общая беда, всем пережить пришлось…

— Абонент не отвечает, — раздался механический голос телефонистки.

— Наберите, пожалуйста, еще, — попросил Лесов. — Там, понимаете, женщина… — и почему-то само так выговорилось, — пожилая очень, может не расслышать сразу.

И как раз в этот момент взяли трубку.

— Ельня? Ельня? — вмешалась телефонистка. — Вас вызывает Москва!

— Слушаю! — раздался прокуренный мужской голос.

— Добрый день! — поспешил Лесов. — Будьте добры…

— Евгению Владимировну! — шепотом подсказывала Тамара.

—…Евгению Владимировну.

И махнул рукой на жену: отойди, мол.

— Ну? Слушаю.

— Евгения Владимировна? Здравствуйте. Вам звонила моя жена, — Лесов назвался. — Я хотел узнать… Мне сказали, вы знали моего брата. Юрий Лесов.

Молчание.

— Алле! Евгения Владимировна!

С грохотом упала трубка, и — голоса: «На голову надень! Сколько раз учить?» — «А ты не дергайся». — «Туже, туже надень…»

Мужской голос спросил:

— Это вас я видела по телевизору со Столяровым, с прокурором с этим?

— Да! — обрадовался Лесов и после не мог себе простить этой глупой радости.

— Вот его бы и спрашивали про старшего лейтенанта Лесова. Небось, не забыл… дружок ваш, — голос звучал враждебно. — Смотрела, как вы оба-двое улыбаетесь…

— А он… Он разве старший лейтенант был? — только и нашелся спросить Лесов.

— Вы и того не знаете?

— Я ничего не знаю. Мы в сорок первом году расстались. Вы когда последний раз видели… Юру?

Опять было долгое молчание, голос ее раздраженный: «Разомни… Прикурить дай!» И — долгая затяжка. И выдохнула хрипло:

— Под Керчью высаживали нас. Там и видела.

— Я бы просил… Вы разрешите мне приехать? — и поспешил добавить: — В удобное для вас время. Я много времени не отниму. Только расспросить.

— Чего приезжать, глядеть на меня? Незачем. Письмо пришлю.

И закричала кому-то:

— Трубку с головы сними! Положи!

Короткие гудки.

Он сидел у телефона ошеломленный:

— Мне показалось, это — мужик.

— Я забыла тебе сказать, у нее — мужской голос.

— Голос мужской, а характер сволочной. Только что не обматерила. «Нечего приезжать, глядеть на меня…» Очень мне нужно на нее глядеть!

— Ну, это можно понять, — оправдывала ее Тамара. — Женщина без рук. Возможно — бедность. Не хочет…

— Сказала, письмо пришлет. Когда она его пришлет? Кто ей писать будет? Тебе она что-нибудь говорила?

— Я сейчас в трубке слышала ее голос. Саша, я всегда чувствовала, он — страшный человек.

— При чем тут Столяров? — спросил, сразу поняв, о ком она говорит. — При чем тут он? Какое вообще он имеет отношение? — закричал Лесов, криком заглушая подспудный стыд в душе. А чего стыдиться — не знал. Вдруг спохватился.

— Она же адрес наш не взяла. Куда она будет писать?

— Я дала ей адрес, — сказала Тамара. — Там записали.

Он прошелся по комнате, отчего-то избегая взглянуть на портрет брата.

— Не понимаю… Как будто нельзя по-человечески… Ничего не могу понять.

И пошел открывать дверь, кто-то звонил настойчиво.

— Кто? — спросил он.

— Мы!

Голос Даши. И как будто всхлипывания послышались. Открыл дверь, и раздался рев оглушительный, даже непонятно, откуда у девочки бас такой взялся.

— Вот твоя бабушка! Вот, вот они оба, вот они, иди, — Даша втолкнула ее, спешно захлопывая за собой дверь, чтобы хоть соседи не слышали. — Иди! Мне ты не нужна!

— Что? Что случилось? — спрашивала перепуганная Тамара.

— Что? Избаловали мне ребенка! Испортили девчонку! Скандал устроила посреди дороги: «Хочу к ба-аа-бушке!». Людей стыдно, — говорила Даша в растерянности. — Не хочет домой, поганка такая!

Тут рев стал еще оглушительней: это уже, чтоб пожалели. И дед не выдержал: