И тогда я ее убила

Джордж не убрал ничего с тумбочки у той стороны кровати, где спала Беатрис. Ее лицо смотрит на меня из рамки — ну кто держит собственные фотографии на прикроватном столике? Я легонько веду по стеклу пальцем, и на подушечке остается немного пыли. Я подумываю, не плюнуть ли на снимок.

— Она читала это перед смертью.

Я оборачиваюсь и смотрю на Джорджа. Мы почти в тех же позах и на тех же местах, что я и Беатрис в тот роковой день. Он стоит, прислонившись к дверному косяку, руки сложены на груди. В точности как она тогда. Я тоже стою, и это единственное различие.

Джордж подходит ко мне, и мы вместе смотрим на стопку книг, которую я, по его мнению, разглядывала.

— «Красный свитер» Джей-Кей Острина, — задумчиво тянет он.

Книга лежит среди других вещей: рядом журнал и всякий мелкий хлам, до которого легко дотянуться с кровати: начатая упаковка таблеток от головной боли, блокнотик, несколько скомканных бумажных платочков.

Я дотрагиваюсь до книги.

— Одна из ее любимых, — говорит Джордж. — Беатрис ее перечитывала. Тебе тоже понравится, я знаю. На. — Он берет книгу и сует мне в руки. — Это тебе. Она правда очень ее любила.

— Ой, Джордж, нет. Я не могу взять.

— Пожалуйста. Я хочу, чтобы ты ее взяла, и, уверен, Беатрис тоже бы этого хотела.

Я беру книгу, думая: «Да какая разница», и глажу обложку жестом, который, надеюсь, сойдет за ностальгический. Потом тру пальцем под каждым глазом и произношу с сарказмом:

— Тушь для ресниц. Тот, кто ее изобрел, в жизни не проронил ни слезинки.

Джордж ласково кладет руку мне на плечо.

— Идем вниз, попьем кофе.

ГЛАВА 26

Убив несколько часов на соболезнования, бесконечные нежные воспоминания о «дорогой Беатрис» и даже поплакав вместе с Джорджем, я с огромным облегчением ухожу и оставляю его в мрачной квартире. Господи, до чего же угнетает находиться рядом с ним, в этом полном боли молчании, видеть его пустой взгляд и трясущийся подбородок. Я обнаружила, что копирую его поведение в ожидании, когда пройдет достаточно времени и можно будет с чистой совестью удалиться.

— Спасибо, Эмма, что побыла со мной. И вообще за все. Это невероятно для меня важно, — говорит Джордж, когда я наконец-то считаю роль лучшей подруги сыгранной и сообщаю, что мне действительно пора домой.

Джим уже там. Мало того, он еще и принес с собой в контейнерах еду навынос из местного вьетнамского ресторана, чего мы не делали уже годами.

— Я знаю, заинька, как тебе тяжело, — произносит он. — Позволь, я для разнообразия за тобой поухаживаю.

Принести еду из ресторана — это в его представлении «поухаживать». Благослови его бог. Или нет.

Но поработать, говорит Джим, ему все равно нужно, поэтому он, как обычно, запирается у себя в кабинете, оставив меня прибирать после ужина. Надо отдать ему должное, трудится он упорно. Может, если я сама старалась бы получше, то уже написала бы собственную книгу. Беатрис помогла бы мне, я это знаю точно, и мне не пришлось бы сидеть тут в напряжении, страхе и параноидальных мыслях о полиции. Какое счастье, что Джордж не стал опровергать мои показания! Но я всегда могу сказать, что это был какой-то другой бизнесмен в темном костюме. В деловой части города они все одинаковые, как клоны.

Я в одиночестве отправляюсь в постель, но мысли по-прежнему роятся в голове, мешая заснуть. Мне хочется, чтобы пришел Джим. Я медленно встаю, натягиваю висящий на внутренней стороне двери банный халат и медленно бреду вниз по лестнице сделать себе чашечку травяного чая.

Бедный Джим до сих пор весь в трудах. Я вижу свет, который льется через щелку под закрытой дверью, и уже собираюсь постучать и спросить, не заварить ли травок и для него тоже, но слышу из кабинета какие-то звуки.

Я открываю дверь и вижу, что он сидит в какой-то странной позе, сжавшись в своем кресле за письменным столом и плечом прижимая к уху телефон.

— Да-да-да! Конечно, все будет… — шепчет он, но шепот больше похож на шипение. — Больше так не делай. Пожалуйста, я знаю, ты…

Я стучу по двери костяшками пальцев по двери, чтобы дать о себе знать, и Джим подскакивает от испуга.

— Мне пора, — говорит он в телефон уже нормальным голосом и сбрасывает звонок.

— Все в порядке? — спрашиваю я.

— Да, нет, вроде того. Просто надо кое с чем по работе разобраться.

— Кто звонил?

— Терри. Пристал ко мне с одной темой.

— Мне кажется, поздновато для разговоров.

— Я думал, ты спишь. — Теперь он перекладывает по столу бумаги, якобы наводя порядок.

— Уже нет. Решила вот чаю выпить. Тебе заварить?

— Нет, спасибо, у меня еще дела.

— О’кей, тогда занимайся ими, а я тебя оставлю.

Сильно сомневаюсь, что звонил Терри, и не понимаю, зачем Джим мне лжет, но интуиция велит не развивать эту тему. Не знаю, как тут реагировать, но, по крайней мере, отвлекаюсь от мыслей, которые одолевали меня до сих пор.

Я завариваю чай и замечаю на кухонном столе книгу, которую дал мне Джордж. Когда чай готов и я собираюсь пойти с ним к себе наверх, то решаю прихватить и ее тоже — посмотрим, что это за «любимая книга Беатрис», — но что-то в ней кажется мне странным. Она вроде бы и тоненькая, но какая-то неравномерная по толщине. Я ставлю чашку на столик у кровати, сажусь и раскрываю книгу. Что-то выпадает из нее на пол, и я немедленно опознаю текстуру: такая бывает у бумажных носовых платков и полотенец. Листок сложен пополам, но неаккуратно, кривовато.

Я быстро поднимаю его, разглаживаю, смотрю на него, а потом закрываю глаза и прижимаю руку к груди, чтобы утихомирить зачастившее сердце. Потом снова смотрю на листок, запрокидываю голову и испускаю долгий стон крайнего облегчения. Это не какой-нибудь бумажный носовой платок, который использовали вместо закладки. Это та самая коктейльная салфетка.

ГЛАВА 27

Разве не удивительно, как все может измениться в один миг? Невероятно, как обернулось дело. Я встаю поздно, проспав всю ночь сном младенца, хотя, как любит говорить Джекки, у людей, которые поминают младенческий сон, явно не было своих детей. Ночью, прежде чем снова лечь, я взяла эту дебильную салфетку, изорвала как можно мельче и смыла клочки в унитаз. Так что сегодня — здравствуй, мир! — я опять прославленная писательница, на минуточку, номинант премии Пултона, и мне уже удалось свести почти все концы с концами, осталось совсем чуть-чуть.

Нужно разобраться с Ханной.

Учитывая происходящее, особенно полицию, думать об этом не хочется. При мысли о нашем последнем разговоре меня передергивает. Когда она сказала, что нашла среди бумаг Беатрис канву «Бегом по высокой траве», мне на какой-то ужасный миг показалось, что вокруг меня сдвигаются стены. Но я зашла так далеко не для того, чтобы меня вывел на чистую воду кто-то вроде Ханны.

Не сомневаюсь, она проглотила мое сомнительное объяснение. Понятно, оно до сих пор сбивает ее с толку, но другого варианта все равно нет, а мой звучит вполне резонно. Даже убедительно, учитывая, что мы с Беатрис дружили.