И тут я увидела чудовище

Первый Советник поклонился, черкнул пометку, и начал читать дальше.

Серебряная молния взгляда останавливалась на мне еще не раз, продолжая поджигать и прожигать насквозь. Сердце прыгало, сидеть было жарко. Бездна... Как теперь дожить до вечера?

— ...далее. Его Величество берет руку леди и делает прокол в середину ладони для смешения...

— Стоп, — подал голос Ингренс. — Внеси изменения. Его Величество берет руку леди. Леди самостоятельно делает прокол.

Отец тяжело посмотрел на него, но ничего говорить не стал. Ворон так же молча сделал пометку в своем листке. По этому пункту ни у кого возражений не нашлось. Никто не вспомнил о традициях и не стал говорить, что от этого отдает несостоятельностью. Призрак чудовища Лисагора мелькнул в мыслях всех, кто был в комнате. В памяти всплыли его слова, оброненные у лекаря.

Я регулярно нуждаюсь в крови и буду опасен всегда — особенно для тех, к кому неравнодушен...

Мы встретились с Ингренсом глазами. Кожа покрылась мурашками, будто по ней провели кончиком острого когтя — опасно и... ласково. Я смотрела в его глаза и знала, была уверена, что меня — именно меня — Ингренс никогда не тронет.

Но насколько уверен он сам?

Глава 22. Не хочу, чтобы заканчивалось

Терпения ждать до вечера у меня не нашлось. После совместного с родителями обеда, который стал для меня завтраком, я выждала, когда отец отойдет, подобрала юбки и рванула назад — к кабинету Ингренса. Когда я набрала скорость, на которой приличные дамы вовсе не передвигаются, меня на бреющем полете нагнал белый ворон. Перевоплотившись, Агарт побежал передо мной спиной вперед, даже в этом виде сохраняя чинно-невозмутимое выражение лица.

— Леди? — и вопрос, и лицо альбиноса источали максимальное желание содействовать мне в спринте.

— Его Величество?! — коротко бросила я на бегу.

Агарт кивнул, перевоплотился, и полетел передо мной, указывая дорогу.

— Ты лучший советник! — срывающимся голосом сообщила я распушенному хвосту.

Около приемной Агарт остановился, я же влетела в дверь без стука, на полном ходу. Растрепанная, запыхавшаяся. Совершенно не по этикету.

Ингренс вопросительно поднял голову. Первый советник, который все еще был в кабинете, повернул на меня крючковатый нос.

— Леди Кларисса, — сдержанно произнес он, склонив голову.

— Леди Кларисса... — многообещающе мурлыкнул Ингренс, неторопливо поднимаясь из-за стола. — Ризин, оставь нас.

Ризин молча попятился, Ингренс молча обогнул стол. Когда хлопнула дверь, я не успела ничего сказать, как оказалась прижата к его груди с одной стороны, и к двери — с другой.

— Моя леди немедленно желает... Чего? — спросил в губы вкрадчивый голос.

Если честно, когда я бежала, то я хотела спросить, почему он отказался от прокола, но, когда Ингренс оказался так близко — все мои вопросы испарились, показавшись грубыми, неважными, ненужными, неправильными. Единственным ответом стало:

— Просто... соскучилась.

Скажет, что глупо? На мгновение я испугалась, что он не поймет, ухмыльнется, фыркнет, что я отвлекаю короля от важных государственных дел.

Но уголок его рта пополз в улыбке, а следующий поцелуй оказался нежнее, слаще и головокружительнее самого первого. Замерев у двери, мы целовались так упоенно долго, будто не виделись сотню лет. Отвлек нас только деликатное предупреждение Агарта из-за двери.

— Отец леди движется сюда.

Ингренс оторвался от моих губ. Заблестевший азартом взгляд быстро и весело зыркнул назад, затем на дверь.

— Беги. До скорой встречи, — шепнул, распахнул дверь, и Агарт мигом втолкнул меня в очередной скрытый ход.

Давясь смехом, я устремилась за Агартом. Куда? Все равно. У меня было обещание встречи.

В следующие несколько дней моя жизнь стала напоминать игру в прятки. Официально дни выглядели как торжественные белые залы: этикет, гости, платья, репетиции церемоний, беседы с родителями, раскланивания с гостями, чинные неспешные прогулки... Символом неофициальной части жизни стали тайные ходы замка. В их темных коридорах вовсю бурлила жизнь. Оттуда могла протянуться цепкая белая рука, затянуть меня в скрытую нишу и бесконечно сладко целовать там, зажимая у стены, а затем — зацелованную и счастливую — вытолкнуть наружу. «Леди, на минуточку», — повелительно говорил серебряный голос, и через мгновение его обладатель шептал мне на ухо изощренно-возбуждающее обещание на вечер, после которого я изнывала от ожидания.

Тайная жизнь оказалась настолько сладка, что мне не хотелось развеивать ее сложными насущными вопросами. Не хотелось думать, что будет дальше, спрашивать о неприятном, выяснять отношения с отцом. Папа тоже не желал ничего понимать, продолжая вести себя так, будто ослеп и оглох, настойчиво сопровождал меня по замку, настороженно держал караул около моей двери по утрам и вечерам, не оставлял нас с Ингренсом наедине больше, чем на минуту. Сам того не желая, отец стимулировал нас на захватывающую игру, и мы единогласно приняли ее правила. Мы стали вести себя как два подростка — прятались, хихикали, выхватывали редкие — и от того еще более бесценные минуты наедине, испытывая жалящее возбуждение от игры и единение — потому что играли в нее вместе.

Ингренс вел. Я не знала, когда увижу его в следующий момент, что ждет меня за следующим поворотом. Он начал караулить меня, чтобы схватить на минуту, и бесстыдно затрогать в руках, пока мама о чем-то спрашивает отца. Он начал красть мои поцелуи — по нескольку раз в день, на лету, как коршун выхватывает цыплят. Миг — и он стремительно пикировал, ухватывая момент, когда отец отвернется, на несколько долгих мгновений приникал к вздрогнувшим губам, к шее, к груди... Я поражалась его нахальству, смелости, он рисковал напропалую, но мы ни разу не попались. Потом началась игра крупнее. Ингренс начал выхватывать меня буквально из-под носа отца всю целиком. Мама подыгрывала нам, выступая понимающим молчаливым союзником.

— Я останусь, — говорила она отцу, который временно покидал свой караул, затем демонстративно отворачивалась и... Мы пользовались положением по-разному. Порой это были невинные поцелуи, настолько трепетно-нежные, что мне казалось, будто я вижу сон и сплю, так неправдоподобно-сильно отзывалось счастье. Порой на мне по-мещански грубо задирали юбку и заваливали прямо в коридоре. Без изысков, без ласк, буквально на несколько минут.

— Ты сошел с ума, — пищала я, пытаясь отбиться.

— Учитесь, леди... — по-королевски вежливо сообщали красивые губы, а бедра — контрастно и хулигански нагло — толкались вперед.

Юбка мялась, швы ползли, на бедрах оставались синяки, садняще ныла натертая кожа, и у этого тоже был привкус счастья. В такие минуты я не понимала, как жила до того. Я существовала как камень? Я ведь ничего не ощущала! В мареве романтико-эротического безумия, было не до обретения когтей, не до чего. Как можно искать хорошего от совершенного? Какую ещё истину пытаться обрести, что выяснять? О чем думать, кроме следущей украденной встречи или мгновения?

Я не искала. Не думала. Не пыталась.