И умрем в один день…

— Мне известна версия Лючии. Я хочу знать твою.

— Версия Лючии, — повторил я. — Конечно, она думала, что я очень неуравновешен, что я эгоистичен, что я хочу всегда видеть ее рядом, ни на минуту не расставаться, а ей такая жизнь представлялась тюрьмой.

— Я бы тоже бунтовал… — начал Балцано, но я перебил его, меня совершенно не интересовало, как бы он поступил на месте Лючии.

— Я люблю ее!

— Когда ты любил последний раз? — сухо спросил Джеронимо.

— Неважно! Триста периодов назад. Но сейчас…Все было иначе. Впервые. Ты понимаешь, что это значит? Впервые! Не повторение, которое я могу вспомнить при желании, а нечто такое, чего в моей памяти нет вовсе.

— Ну-ну, — пробормотал Балцано. Он не поверил, конечно, что в жизни что-то может случиться впервые. Так не бывает. Говорят: смотри, вот это ново, но это уже было с тобой прежде, только вспомни. Банально, да?

— Все было иначе, — повторил я. — Мы встретились на Мардонге…

— Планета в системе Лоренцо тысяча сто двадцать три, — кивнул Балцано, — бываю там довольно часто. Интересное место.

— Ты знаешь провал Камизо?

— Конечно.

— Тогда ты… В общем, одна из туристок сорвалась в пропасть, высота полтора километра, костей не соберешь, и она почему-то не захотела воспарить… или не смогла, что странно… Ей было бы больно. Десятка полтора людей бросились на помощь, с нижнего уровня это сделать было сподручнее, а я как раз был… в общем, я подхватил женщину, когда она набрала приличную скорость… и в тот момент, когда мы опустились на плато… остальные, естественно, уже потеряли к нам интерес, так что мы были вдвоем… в тот момент она открыла глаза… Я много раз смотрел в глаза женщины, но этот взгляд… я не помнил ничего подобного. Не помнил, понимаешь… Этот взгляд… Джеронимо, я не могу описать его, попробуй понять. Если этого никогда не происходило со мной, то я никогда тебе этого не рассказывал, верно? Ты можешь вспомнить наш разговор… другой… или сколько их таких было… можешь?

— Нет, — сказал Балцано, подумав. — Но это могло быть очень давно. Чтобы вытащить из памяти, нужно время, а если это было так давно, что квантовые искажения не позволяют…

— Не было такого! — отрезал я. — Подумаешь потом, хорошо? Я… Мы просто смотрели друг на друга… потом куда-то отправились. То есть, я знаю, конечно, куда, но в тот момент меня… и ее тоже… это совершенно не интересовало. Ее звали Лючия. Имя я, конечно, сразу впечатал в память — уверяю тебя, прежде его там не было, так что я точно могу сказать, что мы действительно познакомились именно…

— Верю, — пробормотал Балцано, — но все это странно. Может, ты блокировал некоторые участки памяти… именно те, которые…

— Нет! Ты знаешь — я никогда этого не делаю. Как, скажи на милость, я смог бы работать при неполном квантовом наборе функций памяти?

— Да, — вынужден был согласиться он, — работник из тебя был бы никудышный.

— Потом… — продолжал я. — Собственно, я не хотел бы…

— Я не претендую на тайну личности, — пожал всеми плечами Балцано. — Это твои с Лючией проблемы. Зачем тебе, однако, понадобилось кончать с собой?

— Не понимаешь? Лючия…

— У нее были другие мужчины? Но это естественно…

— Нет! Для меня — нет. Я стал другим. Ты можешь мне не верить, но я действительно стал другим человеком, ничего подобного со мной никогда не происходило!

— Никогда… — скептически произнес Балцано.

Он был прав. Сказать «никогда» — все равно что промолчать. Все когда-то случалось. Все. И не может быть иначе. Слово «никогда» используют во временных мирах, в каплях, где действительно существуют начало и конец, время ограничено, и ничто не повторяется.

— Никогда! — сказал я. — Мы стали близки с Лючией в первую же ночь на Альцирее…

— На которой? — деловито осведомился Балцано, будто это имело какое-то значение.

— Неважно, — отмахнулся я. — Хорошо, если тебе это надо для памяти: на триста восьмидесятой, она ближе всего… была в тот момент… мы провели ночь в дельте Каранги, и не спрашивай — какой именно. Это тоже неважно. На следующий день я опоздал на работу…

— Помню, — кивнул Балцано, — за последние десять периодов это было уже в сорок…

— Неважно, — повторил я. — Мы стали встречаться. Лючия — замечательный лингвист, она занимается эволюцией языков.

— Циклической эволюцией?

— Конечно. Я не собираюсь утверждать, что в ее жизни наша встреча играла ту же роль, что в моей. В том-то и проблема.

— Вечная, как жизнь, — невесело улыбнулся Балцано. — Мужчина полагает, что женщина должна принадлежать только ему, а женщина уверена, что ей должны принадлежать все мужчины… ну, не все, конечно, но число она определяет сама, исходя из прошлого бесконечного опыта.

— Я не хотел! Для меня и это было впервые, понимаешь? Следить за собственной… А она… Я не мог видеть, как она… Конечно, она всегда возвращалась. Она всегда держала со мной связь, так что я вынужден был знать такие подробности…

— Некоторых это возбуждает, — пробормотал Балцано.

— Я был в отчаянии! Я говорил себе, что Лючия меня не любит, что если бы она любила, то не могла бы… Я вспомнил множество литературных прототипов и их жизненные типажи, я вспомнил… неважно, ты и сам можешь… Всегда так было, верно? Всегда. А мне нужно было — никогда. Только я и она.

— Так не бывает, — вздохнул Балцано. — Ты был у врача?

— И ты туда же! — воскликнул я. — Какой врач, Джеронимо? Коррекция эмоций? Памяти? Желаний? Однажды я проследил ее до… неважно… и застал их… Да, как в банальном анекдоте какого-нибудь из периодов моногамии. Он… посмеялся надо мной, а Лючия…

— Ты дал ему в морду? — деловито спросил Балцано.

— Нет. Зачем? Я не могу дать в морду каждому, кто…

— Ты ударил Лючию? — попробовал догадаться Балцано.

Глупости. Ударить Лючию? Он действительно смог это предположить?

— Нет, конечно, — сказал Балцано. — Ты не ударил ее. Глупо было даже подумать… Что ж, теперь я, пожалуй, понимаю… то есть, почти понимаю, почему ты…

— Да. Я подумал, что единственный выход — уйти самому. Умереть, забыться.

— И ты решил создать каплю.

— У меня был другой выход?

— Тебе судить.

— Да. Я выбрал такой вариант… ну, чтобы прожить остаток жизни… подумать только, я повторял эти слова — "остаток жизни", будто у жизни может быть остаток… то есть, для меня — да, и даже думать об этом мне было не то чтобы приятно, но это как-то… возбуждало… да, я знаю, это известный в психиатрии синдром, но меня это мало заботило, я думал только о том, чтобы прожить остаток жизни так, как жил всегда… я хотел и там, во временной вселенной, в капле, заниматься своим делом, а для этого нужно было выбрать для начального момента вполне определенные эволюционные условия…

— Это все понятно, — отмахнулся Балцано. — Но все же ты не очень хорошо продумал…

— Не очень, — с горькой усмешкой был вынужден согласиться я. — В результате получился Гатти. И Лугетти. А я сам… И если бы Лючия не пришла к тебе…

— Ты думаешь, она мне полностью доверяла? В общем-то, я ее понимаю. Мне редко приходится проводить расследования в каплях. Особенно, когда клиентка сама уходит в каплю и даже не предупреждает об этом!

— Почему она это сделала? Она должна была думать, что я там…