И вблизи и вдали
Шрифт:
Действительно, с самого момента своего появления авторская песня постоянно запрещалась и многократно предавалась анафеме "высоких трибун и в печати. Я вспоминаю одно из первых выступлений Булата Окуджавы в моем родном Ленинграде, после которого он был подвергнут травле в доносительской статье некоего Н. Лисочкина, опубликованной в комсомольской газете "Смена". На выступлении, проходившем в Доме работников искусств на Невском, присутствовало довольно много ленинградских композиторов, которые не стеснялись топать ногами, освистывать автора, выкрикивать: "Пошлость!" и всячески выражать свое возмущение. После концерта, уже в гардеробе, к Окуджаве подскочил именитый в те поры и обласканный властями композитор Иван Дзержинский, автор популярной в сталинские годы оперы "Тихий Дон". Багровый от негодования, брызжа слюной, он размахивал руками вперед самым носом Булата Окуджавы и кричал: "Я не позволю подобного безобразия в нашем доме. Я - Дзержинский! Я - Дзержинский!" Обстановку неожиданно разрядил
Булат Окуджава
В чем же главная заслуга Булата Окуджавы в создании второго песенного искусства? Почему именно его считают родоначальником этого направления, хотя еще до него стали известны песни Юрия Визбора, Ады Якушевой, Михаила Анчарова и некоторых других авторов? Конечно, прежде всего суть в масштабе его поэтического таланта. Но кроме того, еще и в том, что он в своих песнях заменил столь привычное для предыдущих поколений местоимение "мы" местоимением "я", которое звучало не только в стихах, но и в самой интонации его изысканных поэтически, и, как поначалу казалось, камерных песен. Но именно благодаря "камерным" произведениям Булата Окуджавы, впервые после долгих лет маршевых и лирических песен казарменного "социализма", в песенной (и не в песенной) поэзии появилась личность, "московский муравей", единственное и неповторимое "я". Так началась революционная эпоха авторской песни, в которой обрела свой голос интеллигенция…
Сравнительно недавно сын моих приятелей, девятнадцатилетний студент, спросил меня: "А что вы пели, когда не было Окуджавы?" И я вспомнил, что с песнями Булата Окуджавы я впервые познакомился в 1960 году. До этого, в последних классах школы и в Горном институте мы пели песни военных лет, а в студенческие годы - еще и лихое наследие российских буршей: "Там, где Крюков канал", "Быстры, как волны", а также обязательную "Кису-Мурочку", "Жену" и еще что-то такое же легкомысленное. Потом, работая геологом на Крайнем Севере, я познакомился с совсем иными песнями - безымянными, горькими и яростно веселыми, рожденными в грозные и трагические годы. Это был своего рода региональный фольклор. И вот - Окуджава.
Оказалось, что самая сложная гамма чувств и настроений, акварельная система поэтических образов, подлинная стихотворная строка - все это может быть предметом песни. Ибо стихи Окуджавы неразрывно связаны с органикой его неповторимых мелодий. Отсюда невозможность "улучшать" и "аранжировать" его музыку, чего никак не хотят понять некоторые композиторы.
Удивительно, что и проза Булата Окуджавы, особенно более всего полюбившееся мне "Путешествие дилетантов" - это тоже продолжение его песенной поэзии. Только в другой стране, в стране прозы. Может быть, именно поэтому и проза его так же неповторима по своей интонации, как песни.
Творчество Булата Окуджавы произвело революцию в песне и в стихах, уничтожив "железный занавес" между ними, что не раз приводило в ярость ревнителей "чистой поэзии" и "чистой песни". Дело не только в этом. Дело еще и в том, что его песни привили молодежи, и не только молодежи, новый (или утраченный задолго до нас старый) тип самосознания - любовь и уважение к Личности. И пути назад уже нет.
Вот почему я, как и многие другие, радостно сознаю, что живу в "эпоху Окуджавы". Вот почему я и сам, задумавшись над вопросом девятнадцатилетнего мальчика, с удивлением подумал об Окуджаве, действительно, мы жили до него?.."
Александр Галич
Немаловажным событием в шестидесятые явилось рождение такого мастера авторской песни как Александр Галич. Само превращение преуспевающего драматурга и киносценариста в автора ярких уничтожающих обличительных песен представлялось удивительным. До этого он тоже порой писал песни, но это были либо милые песенки к кинофильмам, вроде "Плыла-качалась лодочка по Яузе-реке", либо типа песни на музыку В. П. Соловьева-Седого, под которую все мы когда-то бодро маршировали: "До свиданья, мама, не горюй". И вдруг… Горькая, едкая обличительная сатира, галерея зощенковских персонажей - от Клима Петровича Коломийцева, выступающего на митинге по указке и шпаргалке парткома ("Как мать, говорю, и как женщина: требую их к ответу") до незадачливых героев песни про "товарища Парамонову" и "О Прибавочной стоимости". В отличие от лирических песенных монологов Булата Окуджавы песни Александра Галича, почти всегда персонифицированные, имели острый драматургический театральный сюжет. Сочный язык улиц перемежался в них с издевательски-подчеркнутой канцелярской, безжизненной речью тупой аппаратной олигархии. Именно поэтому многие считают Галича предтечей Владимира Высоцкого. Наконец, горькие, патетические, высокие в своем трагизме песни "Мы похоронены где-то под Нарвой", "Уходят друзья", "Памяти Пастернака", "Облака". Именно это "второе Искусство" сделало Александра Галича уникальным, неповторимым поэтом, и, как результат этого, привело к необратимому крушению его житейского благополучия, исключению из Союза советских писателей, изгнанию из страны и трагической смерти на чужбине в 1977 году. Только сейчас песни его, долгие годы уничтожавшиеся как крамольные, возвращаются на родину.
Владимир Высоцкий
Несколько позднее, примерно с середины шестидесятых, в "интеллигентскую" авторскую песню бурно ворвался хриплый и громкий голос Владимира Высоцкого. На первых порах нарочито надрывная манера его исполнения, "блатная" тематика ранних песен, полуцыганская нарочитая аффектация и примитивные мелодии создавали впечатление чего-то вторичного, узнаваемого. Но стихи… Я помню, как поразили меня неожиданно своей удивительной поэтической точностью строки одной из его "блатных" песен: "Казалось мне, кругом - сплошная ночь, тем более, что так оно и было". Становление поэта происходило стремительно, как будто он догадывался о своем безвременном уходе. В коротких песенных текстах (а песня длинной быть не может) он с мастерством подлинного художника ухитрялся отобразить целую эпоху: от
трагичных и героических лет войны ("Час зачатья я помню неточно", "Жил я с матерью и батей на Арбате - век бы так!" до сегодняшних дней "Разговор у телевизора" или "Мишка Шифман"). Каким только гонениям не подвергался Владимир Высоцкий при жизни! До сих пор помню обличительную статью в газете "Советская Россия", опубликованную в 1967 году, в которой в откровенно бранных выражениях Высоцкий объявлялся "антисоветчиком", проповедником пошлости и мещанства. К статье этой мы еще вернемся. Гонения на Высоцкого не прекратились и после его смерти. Теперь они приняли форму "литературных" ниспровержений со стороны самой реакционной части "профессиональных литераторов" типа Станислава Куняева…Юлий Ким
Упоминание этого имени сразу же вызывает улыбку. Действительно, в авторской песне, стремительно взлетевшей в шестидесятые годы, Юлий Ким - явление уникальное и исключительное. Его недостаточно "читать с листа" или слышать голос на магнитофонной кассете или пластинке - его обязательно надо видеть. Этот удивительный человек один воплотил в себе целый театр - с автором, музыкантом, режиссером и многочисленным и талантливым актерским коллективом. В его яркой разнообразной труппе есть пьеро и арлекины, герои и героини, карикатурные и отвратительные персонажи - бюрократы, "аппаратчики", пьяницы, подхалимы, уже знакомые нам по сказкам и старинным книгам герои классических произведений, получившие в песнях Кима вторую жизнь. Рыболовы и пираты, гусары и кавалергарды, школяры и комедианты, неунывающий и непримиримый Тиль и грустный Петрушка, романтичный мошенник Остап Бендер и хамоватый гегемон Присыпкин - все они теснятся на сцене, перевоплощаясь в этого небольшого, заряженного гремучей песенной ртутью человека с гитарой в руках. И несмотря на все их многообразие, в каждом из героев виден неповторимый почерк, яркая индивидуальность создавшего их автора - Юлия Кима.
Много лет назад, когда я еще не был знаком с Кимом, я услышал его ранние песни в исполнении Юрия Визбора на одном из концертов в Ленинраде. Представляя песни Кима со сцены, Визбор сказал: "Юлий Ким окончил МГПИ имени Ленина в Москве. Работает школьным учителем на Сахалине. И чем хуже ему приходится, тем более веселые песни он пишет. Так что веселых песен у него много". Именно тогда впервые прозвучали для меня его жизнерадостные, искрящиеся крутой и влажной морской солью песни "Рыба-кит", "Подо мной глубина", "И все ж, друзья, не поминайте лихом - поднимаю паруса". Честно говоря, они немало укрепили во мне, в те поры еще сухопутном геологе, желание обязательно когда-нибудь попасть в океан. Ах, эта наивная юная романтика, кажущееся ощущение свободы на берегу безбрежного и неведомого океана, шестидесятые годы с их надеждами и верой в завтрашний счастливый день, томительный запах прибрежных водорослей и морской соли! Герои первых песен Кима - рыбаки и китобои, беззаботные школяры, распевающие лихие и совершенно антипедагогичные песенки, вроде "Бей баклуши, бей баклуши, а уроки - не учи"; свирепые, но благородные корсары устрашающего вида - "Через лоб повязка, через череп - шрам. Это не жизнь, а сказка - говорю я вам". Искристое веселье, безбрежное как океан и щедрое как встающее из него камчатское солнце. Ощущение беспредельного богатства, несмотря на более чем скромный учительский оклад: "если хочется кому-то маринованного спрута, значит "Ждут его Калькутта или порт Бордо". И при этом "железные" законны равенства и братства: "подношу к свету последнюю галету и делю на семь персон", или: "все, что море дарит нам, делим пополам". Несколько позднее появились сразу завоевавшие всенародную популярность знаменитые песни из цикла "1812 год". Кто не распевал тогда лихую песенку лейб-гусаров, предлагающих в порыве верноподданных чувств заменить царя, или тонко стилизованную под народную песню бомбардиров "Генерал-аншеф Раевский сам сидит на взгорье"? Казалось, Ким так и останется автором задорных мальчишеских песен и театральных стилизаций. Жизнь, однако, судила иначе.
Вслед за короткой и ненадежной хрущевской оттепелью началась длительная пора брежневских заморозков. Волею обстоятельств, а также в силу прямоты души и непримиримости ко лжи, после возвращения в Москву, Юлий Ким оказался близок к узкому Кругу тех самоотверженных интеллигентов, которых раньше называли диссидентами, а сейчас - предтечами перестройки. Его выгнали с работы, запретили преподавать. Оставшийся практически без средств существования с так же лишенной работы женой Ирой Якир и маленькой дочерью на руках, он пытался писать песни для театральных постановок, но само имя его, попавшее в "черные списки", отпугивало режиссеров. Тогда-то и появился "автор песен Ю. Михайлов". Имя это быстро прижилось на экранах кино и телевидения. Чего стоят, например, тут же подхваченные зрителями ,песни из кинофильма "Бумбараш" или телевизионного фильма "Обыкновенное чудо"? Немногие, однако, знают, что сценический псевдоним "Ю.Михайлов" был взят Юлием Кимом не просто "для пущей важности" (как написано на конверте его первой пластинки), а от "хорошей жизни".
Театральные, телевизионные и "киношные" песни Ю. Михайлова сослужили их автору хорошую службу, дали ему необходимую профессиональному литератору школу и навсегда связали его с любимым им театром. Это во многом определило особенности развития его поэтического таланта в последующие годы. Для многих "прикладных" песен их театральный сюжетный смысл, стилизация под "другую обстановку" были только камуфляжем. Булат Окуджава как-то сказал, что он никогда не писал исторических романов, Что "Путешествие дилетантов" или "Свидание с Бонапартом" - не более чем перенесение его сегодняшних проблем и героев в другие времена. Что-то подобное происходило и с "театральными" песнями Кима. Диапазон их звучания, их подтекст нередко гораздо шире того сценического действа, для которого они были написаны. Достаточно вспомнить романс захватившего власть "гегемона" Присыпкина, в строчках которого тонко пародируется фонетика одного из тогдашних лидеров "Я в бою с мировой буржуазией заслужил себе личную жизнь", или знаменитый марш бюрократов, вызывавший в самые глухие годы застоя бурные овации всего зала: "Поступью железной, дружно как стена, мы шагаем вслед за, невзирая на"…