И возвращается ветер...

Истоки этой идеологии, думаю, можно проследить в былинах и преданиях о богатырях, витязях и справедливых разбойничьих атаманах. Я мало разницы вижу между идеологией какого-нибудь князя со дружиною, опустошающего окрестности и налагающего дань на покоренных, и идеологией нынешнего «пахана» со своей шайкой. Они ведь тоже не считают свое дело зазорным. Напротив, основная идея воров весьма сходна с представлениями о справедливости у какого-нибудь былинного витязя и состоит в том, что они — лучшие люди, а все остальное население — их данники, «мужики». Они и не крадут вовсе, а берут «положенное» — это буквальное их выражение. В отношениях между собой они редкостно честны, и кража у своего, как и вообще кража в лагере, — худшее из преступлений.

Я мало, впрочем, знаю историю вопроса. Известно лишь, что в 30—40-е, еще даже в 50-е годы «воровское движение» в стране было необыкновенно сильно. Первая и основная их идея — непризнание государства, полная от него независимость. Настоящий «вор в законе» ни под каким видом не должен был работать — ни при каком принуждении. У него не должно быть дома: вне тюрьмы он обитает на разных «малинах», или, как теперь говорят, «блатхатах», у каких-нибудь своих блатных подружек. Жить они должны кражами, причем каждый настоящий вор уважал свою узкую «специальность», не мог ее сменить. Собранная ими таким образом дань никогда не должна была делиться поровну на всех — она поступала атаману-«пахану», и он уже распределял ее, как считал нужным, «по справедливости». Любопытно, что паханы никогда не выбирались. Они признавались в силу своего воровского авторитета (точь-в-точь как политбюро). В воровском мире существует сложная иерархия, и она тоже устанавливается не путем выборов, а путем «признания» авторитета. И в соответствии с этой иерархией происходит распределение, определяется, что кому «положено».

Неписаных законов существует масса, и только самым авторитетным ворам дозволено толковать эти законы — быть судьями в спорах. Воровские суды, «правилки», — тоже весьма древний и своеобразный пример народного правотворчества. Я много раз наблюдал их в лагере — пользуясь известным доверием, я даже присутствовал на них, конечно, не как участник. В основу их положено исковое производство, если можно так выразиться. Не может быть суда над вором, созванного всем сообществом, — может быть только персональный иск потерпевшего, обвинение перед наиболее авторитетным собратом или даже всем собранием. Тяжба почти никогда не разрешается примирением — одна из сторон оказывается виноватой, и выигравшая сторона должна лично получать с потерпевшей (вознаграждение может быть любым — от убийства или изнасилования до простого избиения или получения материальной компенсации). И только если проигравшая сторона отказывается подчиниться решению, тогда судья сам, своей властью приводит его в исполнение. До этого никто вмешиваться не может. Воровской закон защищает только тех, кто его соблюдает. Серьезно нарушивший его оказывается вне закона (что тоже решается правилкой), и после этого любой вор может поступать с ним, как угодно, не опасаясь последствий. Человек, хоть когда-либо бывший в связи с властями (например, носивший повязку или донесший на собрата), уже никогда не будет «в законе» и даже присутствовать на воровской сходке не имеет права. На него нельзя даже ссылаться как на свидетеля. Существует и клятва — «божба». Слово вора — закон. Сказал — значит сделал. Бывает и просто воровская сходка, решающая важные для всех вопросы. Словом, целая система законов.

В предании вор, разбойник — всегда молодец-удалец, красавец парень, ловкий и неуловимый, жестокий, но справедливый, пользующийся всеобщим уважением. Существует масса песен и рассказов, где вор выступает романтическим героем. По традиции воры живут «семьей» и почитают друг друга «братьями».

Соответственно своему дворянскому положению, в лагерях или в тюрьме они должны быть хозяевами. Тюрьма для вора — дом родной. Он должен там жить с роскошью, иметь слуг-шестерок, педераста в качестве подруги, а все не воры обязаны платить ему дань добровольно. Отнимать силой или красть в тюрьме вор не имеет права — ему должны сами приносить. Он может выиграть в карты и обмануть, «выдурить». Но в то же время он должен помогать собрату, попавшему в беду, проявлять щедрость и великодушие. Ну, а те, кого обыгрывают или обманывают (всякие полублатные), идут уже отнимать или красть. Своих «мужиков», которые ему дань платят, вор должен защищать, не давать в обиду другим ворам и устанавливать между ними справедливость. Вор, по традиции, не должен допустить, чтоб его освободили из тюрьмы, — он должен убежать. Работать он, конечно, не имел права, а числился в бригаде, которая за него отрабатывала проценты.

В таком виде «воровское движение» просуществовало до 50-х годов. Оно долго расширялось и укреплялось, потому что власти видели в нем опору и использовали, натравливая на политических, с которыми воров тогда держали в одних лагерях. Но к началу пятидесятых профессиональная преступность настолько разрослась, что власти решили с ней покончить. Был выдвинут лозунг: «Преступный мир сам себя изживет».

Властям удалось спровоцировать вражду, создав новую воровскую масть — «сук», или, как они себя называли, «польских воров». Разница была невелика. Суками оказались те воры, которых властям удалось заставить работать, всякими жестокими мерами поставив их на грань гибели. После этого в некоторых лагерях их сделали «начальством» — бригадирами, мастерами и т. п., и уже они стали силком гнать других на работу. Вспыхнула знаменитая «сучья война», когда вор и сука не могли сосуществовать в одном лагере или камере — один другого должен был убить. Начальство же насильно загоняло в сучий лагерь воров, а в воровской — сук, и начиналась настоящая бойня. Словом, к нашему времени настоящих «воров в законе» практически не осталось — всего, может, несколько десятков доживает свой век по тюрьмам (кое-кого из них я еще встречал во Владимире).

Но идеология их не умерла и с некоторыми изменениями процветает до сих пор (ввиду более жестких условий жизни на воле и режима в лагерях им можно работать, жить дома, не бежать из тюрем и т. д.). Некоторый облегченный вариант их кодекса чести, своего рода трущобная психология, продолжает существовать. Более того, их основные принципы и критерии настолько распространены, что эту идеологию можно считать куда более популярной, чем коммунистическая. По сути дела, она мало отличается от реальной идеологии партийного руководства, и эти два мира удивительно похожи.

Рассадниками воровской идеологии являются в основном «малолетки» — колонии для малолетних преступников. Режим содержания в них, судя по рассказам, исключительно свиреп — все построено на побоях, на стравливании подростков между собой, искусственном возвышении одних над другими и коллективной ответственности: за проступок одного наказывают всех, озлобляя их таким образом друг против друга. Естественно, наиболее сильные и упорные берут верх, и все привыкают жить по законам силы, а героический ореол изустных преданий о воровском братстве придает этой жизни оправданность и смысл. Выходя на волю, они разносят эту мифологию повсеместно, рекрутируя ей новых поклонников. А воспитанные в этом духе, они уж не избавятся от него скоро. И мир, создаваемый ими в лагерях, исключительно жесток, разбит на касты, на уровни привилегий, изобилует жесткими правилами, незнание которых может очень дорого стоить новичку.

Ну, вот он и лагерь. Поселок Бор, километров сорок от Воронежа. Жилая зона — девять бараков: шесть для жилья, столовая, школа и баня. Теснота страшная. Барак разделен на четыре секции, каждая на 60–80 человек. Спят в два, а то и в три яруса, друг над другом. Утром повернуться негде. Всего в лагере было около двух тысяч человек. И жилая зона, и рабочая окружены несколькими рядами колючей проволоки, вспаханной запреткой, вышками с вооруженной охраной.

Зона разукрашена производственными призывами, диаграммами выполнения планов, а главное — стендами и плакатами «воспитательного» характера. Сбоку на бараке — огромный щит. Сразу и не поймешь, что нарисовал на нем самодеятельный художник — лагерный «придурок». Приглядевшись, угадываешь изображение плачущей женщины, горестно оперевшейся щекой на руку, и снизу подпись: «СЫНОК! ЗАСЛУЖИ ДОСРОЧНОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ!» Дальше изображено целое семейство — маленькие дети с матерью: «СЕМЬЯ ЖДЕТ ТЕБЯ».

А на всех заборах и свободных стенах — изречения великих людей: «ЧЕЛОВЕК ЭТО ЗВУЧИТ ГОРДО. Горький», «В ЧЕЛОВЕКЕ ВСЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ПРЕКРАСНО — И ЛИЦО, И ОДЕЖДА, И ДУША, И ТЕЛО. Чехов».

Прямо на столовой: «КТО НЕ РАБОТАЕТ, ТОТ НЕ ЕСТ». И действительно, тех, кто не работает, сажают в карцер, где кормят через день хлебом и водой.

А на воротах, ведущих на волю: «НА СВОБОДУ С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ». Это уже кум сети расставил. Агитирует добровольно признаваться в нераскрытых преступлениях. Сам скажешь — меньше дадут. Конечно, дураков нет признаваться, но те, что похитрее, сговариваются с кумом. За дополнительную посылку из дому признаются в каком-нибудь незначительном преступлении, за которое им уже ничего не добавишь. Фотографии этих хитрецов висят тут же у ворот, под заголовком: «ОНИ ЯВИЛИСЬ С ПОВИННОЙ». Им — посылка, куму — благодарность.

Такая сделка вполне устраивает власти. Это начинается еще под следствием: следователи сами уговаривают арестованных взять на себя какое-нибудь нераскрытое дело, чтобы списать его:

— Возьми на себя еще пару краж. Какая тебе разница? У тебя их четыре, будет шесть.

Взамен обещает какую-нибудь поблажку, а то и просто водки приносит. Не согласишься добром — начнут выколачивать признание силой. Следствие в милиции — штука свирепая. С них требуют стопроцентного раскрытия преступлений, а как еще этого добиться?

А у каждого барака — тоже стенд с фотографиями: «ДОСКА ПЕРЕДОВИКОВ ПРОИЗВОДСТВА». Только в отличие от обычного завода глядят с этих фотографий не ударницы коммунистического труда в косыночках, а стриженые уголовные рожи.

«ЗАПОМНИ САМ, СКАЖИ ДРУГОМУ, ЧТО ЧЕСТНЫЙ ТРУД — ДОРОГА К ДОМУ», — написано аршинными буквами, как и в любом другом лагере. И огромная красная доска в центре зоны: «МЫ, ОСУЖДЕННЫЕ, КАК И ВЕСЬ СОВЕТСКИЙ НАРОД, ОБЯЗУЕМСЯ…» — выполнить, перевыполнить, догнать, перегнать. И опять-таки у каждого барака, под стеклом, — своя стенгазета, выполненная стараниями «вставших на путь исправления»: